Top.Mail.Ru
Анна Кармакова: «Мне есть куда расти» | СМИ о Московском драматическом театре
Анна Кармакова – обладательница счастливого дарования: прекрасные вокальные данные органично сочетаются с драматическим талантом, открывая широкую перспективу для выбора ролей. Актриса Театра им. Пушкина может быть очень разной на сцене: волнующе глубокой, как в «Материнском поле», верной и полной достоинства, как в «Доме, который построил Свифт», яркой и зажигательной, как в «Талантах и покойниках». Но всегда она – настоящая, достоверная, умеющая создать полнокровный психологически законченный образ. Потому что театр для нее – не просто здание, где она работает, а место, где каждый вечер случается чудо и таинство.


– Вы родились в закрытом городе Северск (Томск-7). Каким было ваше детство?

– Мой папа военнослужащий, а мама медик (потом она выучилась на бухгалтера).

Родители много переезжали, пока не остановились в закрытом городке Томск-7, где я и родилась. Никакого сурового быта я не помню, город обеспечивался с ног до головы: когда везде был дефицит, у нас было все. Мы жили просто шикарно. Чистые улочки, сосновый лес, воздух. Настоящая Сибирь! Но, как ни прискорбно, рядом хранились ядерные отходы… Слава богу, никаких трагедий не происходило (хотя через 2 года после нашего переезда в Новосибирск, откуда родом отец, случился выброс, и улочки вымывали буквально с мылом, с порошками). Всю свою осознанную жизнь с 6 лет и вплоть до отъезда в Москву в 2011 году я провела уже в Новосибирске. Детство мое было самым обыкновенным. Учась в первом классе, я скучала дома без родителей и после школы, куда самостоятельно ходила, шла в садик, где меня с удовольствием принимали воспитатели. Оттуда мама и забирала меня, возвращаясь с работы.


– Наверное, поэтому, как многие предоставленные сами себе дети, вы и потянулись к творчеству?

– С самого детства я любила творчество, песни, танцы. Когда по телевизору шли концерты, я танцевала под них. Или записывала на кассету звуковую дорожку фильма и потом разыгрывала его вместе с братом и подружками. Мы часто включали проигрыватель, ставили сказки, которые знали наизусть, и устраивали представления. И, конечно, ходили в ТЮЗ (теперь это Молодежный театр «Глобус»), где я потом служила. С 6-го класса обнаружился мой талант к пению. Моя близкая подруга Мария Зотова, с кем мы пели в эстрадном коллективе «Жемчужина», увлеклась театром. Она старше меня, я за ней тянулась, и она подтолкнула меня в эту сторону. Хотя прямая дорога мне, наверное, была в консерваторию. Но сцена переманила. Мне всегда нравилась музыка, и, слава богу, мой прекрасный мастер Анатолий Владимирович Ахреев ставил с нами музыкальные спектакли, несмотря на то, что мы учились на драматических актеров. С курсом мы делали мюзикл «Том Сойер», и впоследствии меня брали в такие проекты.


– В Новосибирске так же трудно поступить в театральный институт, как и в столице?

– У меня была уникальная история с поступлением. Лет в 14-15 я прошла кастинг в массовку «Глобуса», там меня впервые и увидел Ахреев и влюбился в меня творческой душой. Ко Дню Победы он ставил концерт, который мы с моим партнером открывали песней. В проигрыше я, по заданию режиссера, должна была убежать от мальчика. У меня в тот момент возник жуткий страх: какой-то дядечка ставит передо мной непонятную задачу... Но я решила: «А, ладно, буду играть в догоняшки!» – ударила партнера и убежала. И мастер увидел азарт в моих глазах, понял, что я, ничего не боясь, начала играть и жить на сцене. Я тогда училась в 10 классе, а Анатолий Владимирович набирал новый курс. Он предложил окончить школу экстерном и прийти к нему. Я так и сделала. При этом конкурс проходила вместе со всеми, было очень страшно, хотелось удивить педагогов. А недавно мой однокурсник рассказал, что про меня шептались: «Ну, эту точно возьмут!»

Это были незабываемые годы с атмосферой сюрреализма на грани безумия. Обучение шло в режиме 24/7, Ахреев никогда нас не бросал и никому не передавал, выполнял с нами тренинги, этюды, отрывки. Я знаю, что в Москве часто бывает так: мастер формально есть, но неизвестно, когда он явится на курс. Нам в этом отношении действительно повезло. Мы репетировали до поздней ночи, ехать до дома было недалеко – Новосибирск небольшой город, поэтому мы практически жили в институте.


– Вы очень рано уехали из Новосибирска покорять Москву. Со стороны такое решение кажется авантюрой.

– У меня уже после 11 класса был запал поступать в Москву. Меня взяли в НГТИ, и я

решила попробовать поехать после первого курса. Анатолий Владимирович, хотя и очень меня любил, втайне на меня обиделся и сказал, что не примет меня обратно, если я никуда не поступлю. Еще и ректор сватал меня Виктору Рыжакову (я на тот момент не знала, кто это), когда тот к нам приезжал. Но в итоге я тогда решила доучиться.

Москва всегда вызывала у меня ощущение «ах!»: проспекты широкие, дома сталинские красивые. Столичные артисты казались мне нереальными людьми, от новостей о премьерах бежали мурашки. Я чувствовала, что именно там энергетическая сила, к которой я стремилась. Когда меня приняли в «Глобус», я притихла, но тут моя однокурсница Юля Чуракова уезжает играть в мюзикле «Зорро» компании «Стейдж Энтертейнмент». Я с восторгом смотрела ролики со спектакля: какой масштаб, звук, музыка, картинка! Когда чуть позже Юля пригласила меня на прослушивание в «Звуки музыки», я подготовилась, поехала, прошла кастинг, встретилась с Евгением Александровичем Писаревым… Так и осталась здесь. Мне не всегда комфортно в Москве, но я уже не чувствую себя чужой в этом городе. Есть профессия, дом, где появились дети. Скорее, это в Новосибирске ощущаю себя чуть-чуть не на своем месте.


– Ваша музыкальная карьера складывалась вполне успешно.

– Я только выпустила «Звуки музыки», как мне предложили контракт – такой же, как у нашей звезды Наташи Быстровой! При этом я тогда считалась вторым составом. Помню, перед премьерой я смотрела прогоны из зала, переполненная жаждой выйти на сцену. И вдруг в один из дней у Наташи заболело горло, и она предложила, чтобы я тоже попробовала, пока она не может петь. А у меня нет костюма, ни разу я прогон не проходила, не знала переходов. Я с плачем встречаю Евгения Александровича, который говорит: «Ты что? А я рад! Это же здорово». И я не в своем костюме с бешеными глазами бегаю за сценой, спрашивая, куда мне дальше… И вот какое стечение обстоятельств: именно в этот день к нам пришел бродвейский режиссер (не помню его имени) и посмотрел мое выступление. А на следующий день меня вызвал директор «Стейдж Энтертеймент» и рассказал, что этот режиссер назвал меня бродвейской звездой, которую с руками и ногами надо быстрее брать – поэтому на́ тебе контракт!


– Какой соблазн согласиться!

– Я не знала, что делать, и посоветовалась с самым близким на тот момент человеком – Евгением Александровичем Писаревым. «Не хотел сразу говорить, но я решил пригласить тебя в свой театр». Ничего себе! Еще и театр! А драматический я любила больше музыкального, и я согласилась на это предложение.

Не знаю, можно ли сказать, что в Пушкинском театре мой репертуар шире, чем в «Глобусе». В Новосибирске у меня был здоровский опыт, потому что к нам приезжали разные московские режиссеры. Я играла и в сказках, и в прекрасном «Скупом» у Романа Самгина. «Глобус» – молодежный театр, поэтому актерская молодежь была задействована. У меня был веер разных ролей. Но здесь, в Москве, – глубина. Хотя и была мысль: «А что я буду играть в Пушке?» Но Евгений Александрович меня под крыло взял, за что я ему очень благодарна. Он предложил мне самой выбрать роль, которую я хочу играть в спектакле «Таланты и покойники» и вообще проявил ко мне буквально отцовскую любовь, я могла подойти к нему с любым вопросом. Потом было «Материнское поле» – тоже подарок, грандиозная роль. Через какое-то время латышский композитор Карлис Лацис написал специально для меня мюзикл, который должен был ставить Леша Франдетти. Но я забеременела Агнией, и проект, к сожалению, «слетел». Но я Писареву доверяю и не боюсь ничего, потому что в надежных руках.


– Не жалеете, что не остались в музыкальном театре?

– Я лично позиционировала себя именно драматической актрисой. И если мне в спектакле поручали спеть, я думала: «Опять?! Понятно – пошли легким путем». Я этому сопротивлялась, хотя это моя природа и бесспорный талант. Насчет своего драматического дара я могу поспорить и даже сама себя на лопатки положить: «А хорошо ты эту роль сделала?» Музыкальный жанр мне дается легче, у меня к нему как будто есть ключи, во мне сердце начинает стучать чаще. А в драме мне надо расти. В этом росте важен режиссер, который направляет меня, если я буксую. Артист и режиссер должны совпадать. Когда Евгений Александрович делает замечания, я их понимаю изнутри, мы на одной волне. Вот с другими я могу вообще не понимать, чего они хотят.

В работе – как в отношениях. Это могут быть отношения отца и дочери, а могут быть и дружеские. К Писареву я отношусь как к отцу, он для меня авторитет, я слушаю его безоговорочно. А с молодыми режиссерами хочется творить вместе. Бывает, они не могут объяснить какие-то вещи, но зато они тебя приглашают в совместную игру: не учат, а как будто отправляются с тобой в путешествие. Это не плохо и не хорошо – просто по-другому. С Лешей Артемовым, моим однокурсником по НГТИ, который делал здесь эскиз «Музей», мы как раз игрались: «А давай вот так!» Это было очень интересное придумывание, можно сказать, мы с ним шалили. У обоих возникал вопрос: «Неужели ты так можешь?» Самое интересное в моей профессии – встречаться с личностями. И внутри с собой что-то делать: ломать, перекручивать. Тогда и на репетицию бежишь сломя голову.


– Вы очень четко ведете свою роль, не забывая о мотивировочных и психологических моментах.

– Я очень люблю разбирать психологию роли, мне это интересно. Хочу понимать, как мыслит мой герой: от точки А до точки Б, от точки Б до точки В и далее. Но это только мой ключ – режиссеру он может не подойти. Нужно ли ему, чтобы у меня выстраивалась цепочка роли, или он один эпизод оборвал и перешел к другому – неважно, какое событие было между ними? Но в любом случае, мы на сцену каждый раз должны по-новому выходить, а как это делать, если не задавать себе вопросы о роли, не жить ею? Я постоянно делаю что-то, чего я от себя не ожидаю, – это и дает жизнь актеру. Если ты выпустил спектакль, это не значит, что у тебя все готово и на полочке лежит. Ты не можешь просто надеть костюм и отыграть по пунктикам все, что застроено режиссером. В постановке «Инспектор пришел» у нас иногда голова взрывается, потому что мы на сцене по-настоящему думаем. В этом детективе с огромным количеством текста ты должен проделать большую работу, чтобы в итоге выяснить, кто убийца.


– Вы как-то по-особому настраиваетесь на спектакли? И как готовитесь к ролям?

– Интересный вопрос. Я сейчас, чтобы ответить, мысленно улетаю в тот момент, когда готовлюсь к спектаклю. Наверное, мой день начинается с особого внутреннего ощущения. Я не могу описать его словами – просто знаю, что вечером у меня, например, «Материнское поле». В нем звучит тема войны, любви, семьи, глубокой потери. Ты просто думаешь об этом и настраиваешь свой организм и сердцебиение на этот спектакль. А если играешь «Таланты и покойники», у тебя день абсолютно по-другому начинается. Но ты опять думаешь об этом, и от внутреннего настраивается внешнее.

Если я готовлюсь к роли об эпохе, которой абсолютно не знаю, то я люблю и книги, и фильмы о ней, потому что мне важно понимать, как человек мыслил в тот временной момент. По библиотекам я не хожу – к сожалению или к счастью, у нас все теперь есть в интернете, к печатным изданиям редко обращаюсь. Боюсь, я тот актер, который теперь не редкость. Что касается спектаклей в других театрах, то смотрю их очень редко, но хочу это исправить. Это творческое питание. Кроме того, я как будто забываю, где я живу: я стремилась сюда, потому что здесь были мои театральные идеалы, я в шаговой доступности от них – а не хожу!


– Вы играете в спектакле для детей «Три Ивана». Как относитесь к такому

материалу?

– Я начинала работать в ТЮЗе, там мои корни, поэтому я обожаю играть детские спектакли. Такой отдачи ты не почувствуешь ни на одной взрослой постановке. (Это может случиться только на грандиозной работе). Дети реагируют живо, я выхожу на сцену ради этой энергии. Это такая включенность зрительская! Ее ни на что не хочется менять. Здорово, если малыши видят в тебе принцессу. Плюс таких постановок еще и в том, что и своих детей можно привести в зал.


– Еще один интересный опыт – работа с Декланом Доннелланом. Что нового может дать русскому актеру иностранец?

– Не знаю, в чем их сила и слабость. Иностранных режиссеров трудно понять без переводчика! Самое интересное, даже когда переводчик есть, ты не всегда понимаешь, чего от тебя хотят. Как ни странно, при этом возникает какая-то магия, а непонимание иногда срабатывает в плюс. Помню, мы репетировали с Даней Казаковым «Рыцаря пламенеющего пестика» у Деклана. Он ставил нам этюд, и переводчица говорит: «А сейчас ты красишь губы». Мой партнер решает, что он должен самому себе накрасить губы. Мы были в полном недоумении, что мы делаем в этот момент. И тут режиссер кричит: «Стоп! Не себе – ей!» Мы ощущали такой зажим и стыд, что все не так поняли! Но все равно есть несомненный интерес в работе с иностранцами, они ведь словно с другой планеты. Надо разобраться: чего хотят, куда поведут. Я еще в «Глобусе» поработала с ними: на «Вестсайдской истории» постановочная группа во главе с режиссером Грегом Ганакасом была с Бродвея. У нас с ним была большая творческая любовь.


– Считается, что именно русские, а не иностранные актеры относятся к своей профессии как к служению. Для вас это так?

– Да, для меня это так, ведь на сцене происходит таинство. Мы как раз с коллегами говорили об этом недавно в связи с «Материнским полем». В этом спектакле есть некая обрядовость, случаются мистические вещи. Кроме как служением это никак не назовешь. Как в церкви служат, так и мы служим в театре. К сожалению, актеры все чаще говорят, что они работают в театре. Значит, и театр у них другой – уже не храм искусства, а просто здание, в которое они приходят. Но я человек духовный, мне ближе служение. Может, я сейчас сама себя на лопатки положу, но для меня большой артист – это человек, для которого семьи не существует. Сейчас время изменилось, а раньше люди действительно служили, для них не было ничего большего, чем сцена. Мой мастер – человек старой закалки. Он сказал: «Все, родила детей – теперь давай в театр ныряй!» А мне тяжело окунуться в бездну с головой – я человек, который и семью ценит. Возможно, рассуждая так, я что-то теряю как актриса, но это мой осознанный выбор. Но настоящий театральный артист должен быть одинок! Сейчас как будто бы просто стать медийным, отсюда появляется какая-то легкость в профессии, которая и ведет к этому «я работаю».


– Вы уже 10 лет в Москве и многого добились. Бывает ли ностальгия по Новосибирску? И чем вы особенно гордитесь?

– Ностальгия бывает. Мне иногда снится, что я опять в «Глобусе». Это происходит в момент бессилия, когда я чувствую, что ничего не получается, и я здесь как будто чужое место занимаю. Ты вроде что-то делаешь, но… В Новосибирске планка была ниже, я до нее допрыгивала. А в Москве она высоко, я карабкаюсь к ней, бывает, задеваю рукой, но могу и упасть. По юности, когда я еще училась в институте, мне говорили: «Ну зачем тебе Москва? Там толпы студентов выпускают, и ты думаешь, что всех берут в театры?» И я горжусь тем, что, отучившись в НГТИ, смогла без связей и денег пробиться в столице. Представляете, не было у меня мыслей, что не получится! Я ощущала себя так, будто я сама ничего не делаю, а передо мной двери открываются. «Ах, и эта? И вот эта?!» Я не думала, что надо сделать то-то и то-то, не было момента, когда – бац! – и ничего нет. Но однажды, сидя в Пушкинском театре за кулисами и слушая аплодисменты, я вдруг поняла, что это моя мечта, которая сбылась. Теперь моя задача – допрыгнуть до этой московской планки, мне еще есть куда расти.