Top.Mail.Ru
Данил Чащин: «Пьеса – это то, что не читается глазами, а играется телами» | СМИ о Московском драматическом театре
«Обычный конец света» ставится к юбилею Андрея Кузичева. Почему была выбрана именно эта пьеса и кто ее предложил?

Год назад я сделал в театре Пушкина эскиз по современной пьесе в рамках лаборатории, организованной для поиска молодых режиссеров. Как в шутку говорит Евгений Александрович[1], надо сначала пофлиртовать, а потом целоваться. Вот так мы и пофлиртовали на лаборатории с театром и стали интересны друг другу. Но в той работе были задействованы студенты, которых было бы сложно в дальнейшем собирать на репетиции, и мы решили, что нужно поискать другой материал уже на труппу театра. А у меня в моем «режиссерском чемоданчике» давно лежала эта пьеса, причем я ее прочитал до просмотра фильма Ксавье Долана “Это всего лишь конец света”. Я тогда еще не думал, что она будет на Андрея и, когда предлагал материал, не знал, что у него будет юбилей. Так совпало. Это уже наша третья с Андреем работа, две из них были в МХТ имени Чехова – «Мальва» и «Щепки».

Остальные артисты: Настя Лебедева, Саша Матросов, Вера Воронкова, Наташа Рева… практически сразу были выбраны без долгих размышлений.

Ожидаемо, что смотревшие фильм будут сравнивать спектакль с ним. Как минимум здесь различие в возрасте героев. Луи в фильме (Гаспар Ульель) около тридцати, в спектакле он значительно старше

В пьесе Луи – старший брат, а у Долана он младший. Если говорить про сравнение с фильмом (а он мне очень нравится), мне кажется, что те, кто придут на наш спектакль и будут сравнивать, то откроют для себя что-то новое. В фильме сокращены и убраны очень многие сцены, а какие-то сцены, наоборот, дописаны. И артисты театра Пушкина, все-таки, играют иначе. Хотя мы тоже какие-то вещи сократили.

В своем режиссерском методе Вы стараетесь обходить стороной другие постановки или же, наоборот, смотрите и интересуетесь?

Смотрю, если есть такая возможность. Не все, конечно. Стараюсь выборочно. Я не боюсь спугнуть какое-то свое видение, наоборот, я стараюсь напитываться. Пьеса же – это то, что не читается глазами, а играется телами. Это как ноты. Мне интересно насколько материал сценичен и выразителен. Например, при постановке «Горки» (в Театре на Таганке – прим.ред.) я видел читку, которую делала Марфа Горвиц и играла Полина Райкина. И мне это помогло: я понял, что это может быть сценично, смешно, азартно, ритмически стремительно.

По поводу самой пьесы. Было ли желание что-то в ней поменять? Может быть адаптировать под российскую действительность?

Мы внутренне это сделали. Когда с актерами разбирали, мы думали, а вот в России в каком они городе живут, что это за город, насколько далеко он от Москвы. Я, например, про Тюмень свою рассказывал. Хотя имена и названия остались французские. Мы старались показать историю вне времени и вне пространства. Наши декорации – это набор из Икеи, который известен везде. Это универсальная такая семья, которая «надцатого мартобря» где-то собралась. И это могло быть в любое время. Сама пьеса же написана в девяностые.[2] И прошло двадцать-тридцать лет, а она актуальна.

Я слышала, что для Вас это очень личный опыт. Связано ли это с переездом из Тюмени и развитием творческого пути?

Да, я человек провинциальный, большую часть своей жизни провел в своем родном городе Тюмени и уехал, когда мне было уже лет двадцать пять. И до этого я не то, что не был в Москве, я вообще никуда особо не выезжал. Я жил с семьей. И когда ты приезжаешь домой через какое-то время, ты замечаешь, что это уже другие люди. Что мама выглядит иначе, что у папы седые волосы, а у брата появились татуировки. Ты думаешь, что ты знаешь свою семью, а на самом деле ты ее помнишь. И тебе сложнее построить диалог, который был раньше. Ты «теряешь корни», и это неизбежно. Именно поэтому это «обычный конец света»: происходит конец семьи, он ожидаем, и мы к этому привыкли.

Если изучить список работ, то до 2017 года Вы ставили только современных авторов, после начались постановки также и по классическим произведениям. С чем это связано?

Я брал то, что было мне знакомо. Я ставил пьесы про гопников и подростков. Такие «Пацанские рассказы»[3] были. Я понимал и чувствовал этот мир. Но сейчас мне интересно погружаться и в другие миры. И они тоже про меня, но в других обстоятельствах. Сейчас вопрос «современная пьеса или классическая» для меня не стоит. Важно лишь заводит ли тебя этот текст, есть ли с ним сцепка. Я для себя это сформулировал, перефразировав Брюса Ли: я не боюсь режиссера, который прочитал тысячу пьес, я боюсь режиссёра, который прочитал пьесу тысячу раз. Тебе нужно каждый день перечитывать текст, и важно понимать, насколько ты готов бесконечно в нем разбираться и с ним жить.

«Обычный конец света» вы делаете вместе с художником Максимом Обрезковым. Как сложилось это сотрудничество?

Мы с Максимом уже делали спектакль «Номер 6» в Челябинске, это был наш первый совместный опыт. Мне нравится, что и как он делает. Нравятся его спектакли у Панкова, у Бутусова. Пообщавшись, я понял, что мы с ним на одной волне. Да и впереди у нас еще много спектаклей. Максим – человек востребованный и не всегда его можно пригласить на проект, но если совпадают графики, то обязательно. А так я работаю с разными художниками: и с Симоновым Николаем Игоревичем, и с Димой Разумовым, и с Виктором Шилькротом, и с Димой Горбасом долгое время работал. Часто режиссеры работают с одними и теми же людьми. Мне же интереснее открывать новые имена: новые артисты, новые художники, новые хореографы. Я тогда нахожусь в творческом удивлении. Когда ты с человеком много работаешь, ты можешь его предложения предугадать и застрять в зоне комфорта. Все будет хорошо, но в этом не будет открытия. Но при этом спустя время мы можем снова встретиться и удивиться друг другу, ибо человек меняется.

Вы много ставите в регионах. Есть ли какая-то разница в восприятии зрителей и в подходе к работе?

Все зависит не от города, а от конкретного театра. В Москве очень много «провинциальных» театров по уровню, а в регионах есть театры международного признания с прекрасной труппой и оснащенной сценой. Я всегда знаю, к кому я еду и будет ли мне интересно. Иногда этот интерес спортивный. Например, маленький город где в театр очень плохо ходят зрители. Моя задача сделать спектакль для молодой аудитории. Или меня зовет директор и говорит: «мне главное, чтобы актеры были счастливы». И мы делаем с ними, что-то экспериментальное, что они не делали никогда. Ведь часто в региональных театрах тоннами едят ремесло и играют то, что не хотят играть.

Еще одна форма работы – лаборатории. Например, в Нягани был проект формата класс-акт. Лаборатория называлась «Я есть». Драматурги Маша Зелинская и Слава Дурненков в течение пяти дней писали с подростками пьесы, а затем мы их ставили. Это очень исповедальные истории. Одна из пьес так и называлась «Моя история», в ней девочка рассказывала о буллинге в школе. Заканчивалась она словами «если тебе также одиноко – позвони мне, и ты будешь не один», и дальше она давала свои контакты. И вот на спектакль совершенно случайно пришла учительница этой девочки. После просмотра она попросила видео и показала его вместо урока тем самым одноклассникам, которые и организовали эту травлю. И они перед ней извинились, плакали, теперь дружат, и девочка стала настоящей звездой. Я ей пишу: «ты теперь самая крутая девчонка в классе?», а она отвечает – «я теперь самая крутая в Нягани». А подростки, которые писали пьесы, так и остались в театральной студии при театре. И такие истории – это что-то большее, чем спектакль.

Поговорим немного о вашем творческом пути. Вы сразу поступили на кафедру режиссуры[4], там же преподавали, а после в 2016-м поступили на курс Рыжакова в Школу-студию МХАТ. Как было принято решение идти в режиссуру?

Все это было очень случайно, у меня не было мечты стать ни режиссером, ни актером. Я не был в театре ни разу до поступления в ВУЗ, да и книг особо не читал. Был такой троечник, которому не хотелось идти в армию. Я услышал, что на театральное мало приходит мальчиков. Да и ЕГЭ там был не так важен. По какому-то счастливому случаю поступил. А дальше как говорил Станиславский, театр – это водоворот, кто в него попадает, того в него засасывает.

Пришлось нагонять: много читал, много смотрел, много слушал. В первое время было так тяжело и насыщенно, что казалось, что лучше бы в армию пошел. Есть такое выражение: «театр – это невидимые миру слезы». Это правда большой труд, и легкость на сцене требует больших усилий.

Далее я ездил в Москву на лаборатории, фестивали и банально почувствовал ветер перемен. У меня такое есть провинциальное наблюдение, что фраза «куда же пойти» в Москве и Тюмени имеет диаметрально противоположный смысл. В Москве лучшие спектакли, кинопоказы, музеи, концерты. Как зритель ты лишен этого в провинциальном городе.

Но я не сразу поехал. После окончания Тюменской академии культуры я еще 5 лет создавал спектакли в своем театре и преподавал у студентов. Поступать я уже ехал сознательно, готовился около двух лет. И сначала поступил в магистратуру ГИТИСа, а потом поступил в магистратуру школы-студии МХАТ. Помню, как налил себе чашку чая и просидел всю ночь за столом думая, где оставить документы. В итоге выбрал МХАТ.

А не скучаете ли по преподаванию?

Я часто даю мастер-классы. Обычно в каждом театре кто-то из актеров, с кем я работаю, преподает и меня приглашает встретиться со студентами. Во время пандемии дал несколько онлайн уроков. И с курсом Евгения Александровича я сделал две работы.

Желание преподавать приходит тогда, когда ты хочешь не учить, а учиться. Мы с Андреем Кузичевым это обсуждали, он тоже преподает: ты им можешь дать свой опыт и знания, а они тебе свою молодость и витальность. Эти ребята держат руку на пульсе современности. Они следят за всем, что выходит новое. Театр должен коллекционировать все, что есть в мире искусства будь то музыка, живопись, медиа, кино, скульптура, архитектура и различный арт. А затем это можно синтезировать.

Отсюда вытекает вопрос: какие три спектакля в Москве посоветовал бы Данил Чащин как зритель

Из последних впечатлений выберу. Спектакль «Горбачев» с Евгением Мироновым и Чулпан Хаматовой в Театре Наций. «Сын» Юрия Николаевича Бутусова в РАМТ. И пусть это будет спектакль курса Евгения Писарева «Машалава» (по мотивам пьесы Марии Конторович «Пол это лава, а Маша шалава»), который в учебном театре поставил Владимир Киммельман.

И последний вопрос – что мы ждем к постановке после премьеры «Обычного конца света»?

В планах «Леди Макбет Мценского уезда» в Театре имени Ермоловой, «Живой труп» в Театре Наций, пьеса Александра Цыпкина «Интуиция» в Алтайском Краевом театре драмы им. В.М. Шукшина с Константином Хабенским, «Обманщики» в Омском драматическом театре, «Балаган» в Театре Российской Армии. А еще будет детский спектакль «Лесная биржа» в Пермском Театре-Театре. Это должны быть спектакли текущего сезона.