Игорь Теплов: «Театр – это точно лучшее место на Земле»
Родился ты в Красноярске. В Москву перебрался когда?
Родился я в Красноярске. Жил там, занимался спортом – греко-римской борьбой. В Москву перебрался в 2003-м.
Спортом занимался профессионально?
Профессиональным спортом это назвать нельзя – детская спортивная школа. Еще занимался в театральной студии два года. Поступил в Красноярский институт искусств, как он тогда назывался. Отучился два с половиной года. Поехал в Москву, это было зимой… посмотреть, куда можно поступать. А хотел я на конкретный курс во МХАТ – курс Козака, Брусникина и Аллы Борисовны Покровской. Сейчас уже никого из них нет, к сожалению… Приехал. А мне умные люди еще в Красноярске советовали – пройдись по остальным вузам, покажись, если будет возможность, почитай… Я, в том числе, зашел во ВГИК, где мне предложили переводом пойти на курс Виталия Мефодьевича Соломина. Так у меня получилась петля в полгода. Я вернулся в Красноярск, забрал документы и приехал в Москву, учиться во ВГИКе. Отучился полгода там и понял, что надо по-честному пройти весь путь и пошел на 1 курс во МХАТ. Вот, в 2003-м поступил, в 2007-м выпустился.
Кто в тебе рассмотрел актерский талант?
Да неизвестно, есть ли он вообще (улыбается). Если говорить про то, как поступал в Школу-Студию, я долго решался идти или не идти, пошел в итоге 27 июня. Это был последний первый тур. Обычно же какой принцип отбора? Три тура и конкурс. А это был просмотр, после которого дальше ты идешь уже на конкурс. Так рассматривают тех, кто издалека едет, или по каким-то объективным причинам не смог показаться раньше. Вот, и я прыгнул в последний вагон. Слушал меня Роман Ефимович Козак, который потом стал моим мастером и пригласил в театр им. Пушкина после Школы-Студии.
А родители не были против твоего выбора?
Родители, нет… Я рос с мамой, именно она водила меня в театр. При этом, надо сказать, что я никогда не был мальчиком, которого ставили на табуретку и у которого прямой путь был в театральное. До 9-го класса я вообще не понимал, чем хочу заниматься. И мне говорили: “Игорь, ну, давай может быть, вот эта профессия или вот эта?”. С 10-го класса у меня началась театральная студия и я уже в общем определился. Поэтому мама была счастлива, когда я решил, чем буду заниматься.
Друзья как отнеслись к выбору стать актером?
(улыбается) Друзья? Нормально! Хотя у меня был внутренний конфликт… С одной стороны, я общался с борцами, и это – одна история. С другой – у меня была театральная студия. Поэтому друзьям я как-то долго не рассказывал, что вообще занимаюсь театром.
Думал, побьют?
Не-е-т, что ты, они были за меня рады. Мы и сейчас прекрасно общаемся, когда встречаемся. Просто тогда, как я говорил, конфликт был во мне, все это выглядело как-то странно… Театральная студия, плащи, шляпы, перья. Тут, вроде, мы ездим на соревнования, боремся, отрабатываем броски, а есть еще какая-то жизнь с театральным реквизитом и пьесами Шекспира.
В Москве жил в общаге?
Да… Сначала на Галушкина, когда учился во ВГИКе, а потом на “Белорусской”.
Помнишь этот период?
Да, помню, конечно… Первые полгода вообще были очень сложными, потому что меня вырвали из каких-то уже понятных обстоятельств, в которых я примерно знал свой путь дальше. Я знал, в какой театр пойду, например. Тогда была Самара намечена.
Самара? Почему этот город?
Была связь Красноярского института с Самарой. В то время в городе был очень хороший театр, и меня уже туда сватали. Хотел в Омск, в Омский театр драмы. Но о нем тогда можно было только мечтать, поскольку Омск на тот момент – это имя Марчелли (Евгений Марчелли, режиссер, худ.рук. Театра им. Моссовета, прим. ред.) Казалось, что попасть к нему нереально. Как вариант был еще Норильск. Вот, помню, что к третьему курсу эти города рассматривались.
Вообще удивительный выбор городов. Чаще слышу истории, как из регионов после вузов перебираются в Москву или Питер, а с Омском ты меня удивил…
Ну, это же провинциальный вуз. Пойми, я говорю без всякого пренебрежения. Из регионов выпускники театральных разъезжаются по всей стране. И более того, мне кажется, что люди, которые учились в Москве (условно), а ехали например, в Ярославль, когда Марчелли ставил в этом городе спектакли, ничего, кроме уважения, вызывать не могут. Потому что они не просто искали порт приписки, а ехали заниматься театром, развиваться. И в этом смысле тот же Ярославль… Сколько он там? Два или три часа от Москвы? Можно спокойно передвигаться между городами, если надо. Мне кажется, лучше быть в хорошем провинциальном театре, чем в плохом московском.
Возвращаясь к вопросу про первое время в Москве… Первые полгода было очень тяжело. В какие-то моменты думал о том, что я зря все это затеял…
Хотел вернуться домой?
И вернуться хотел, и во ВГИКе это был уже сформированный курс, который набирал Ромашин. Ромашин погиб. Потом курс вел Соломин… Соломин умер. На курсе были Аня Снаткина, Саша Голубев… и к 3-му году учебы все уже активно работали, снимались, играли роли в театрах. Меня, конечно, приняли, но ощущение не своего места меня не покидало. Доходило до того, что перед летними каникулами, за месяц-полтора, я точно знал чуть ли не по часам, через сколько я поеду домой. А потом, когда поступил во ВГИК… Это было такое время… Помнишь ВДНХ до того, как его привели в божий вид? Это был какой-то город в городе. Мы жили на Галушкина, шли по ВДНХ, а вокруг – бесконечные люля, шашлыки… В общем, какое-то странное ощущение, плюс еще серый февраль накладывал отпечаток.
Когда Москва стала твоим городом?
Когда поступил в Школу-Студию. Москву ощутил, полюбил…
Сразу после окончания МХАТовской школы ты оказался в Театре им. Пушкина. Это был единственный вариант, другие театры не рассматривал?
Не рассматривал, потому что на третьем курсе нас собрал Роман Ефимович Козак и сказал, что хочет нас пригласить в лучший театр Москвы и Московской области – Театр им. Пушкина (улыбается). Работать в этом театре мы начали с 15 сентября нашего первого курса. Сначала бегали в массовке “Ромео и Джульетты”, а к третьему курсу уже появились небольшие роли. То есть, мы к моменту окончания мягко “переплыли” в этот театр. Я, конечно, показывался в другие, но, помогая своим однокурсникам, участвуя в отрывках на показах.
В твоей биографии есть МХТ им. Чехова. Одновременно с Пушкинским работал в нем?
В МХТ им. Чехова был один спектакль еще со студенчества – “Кармен. Этюды” Аллы Сигаловой. Потом был еще спектакль (в 2009 или 2010-м году), я в нем играл приглашенным актером. То есть, это разовая такая акция была. Была и Международная конфедерация театральных союзов (спектакль “Двенадцатая ночь”, прим. ред.), если еще вспоминать места, где я работал.
Для тебя театр – это что-то классическое или приемлешь трендовые модные вещи? Как, например, у “Гоголь-центра”. Не каждый понимает и принимает их постановки.
“Гоголь-центр” – замечательный театр, а я приемлю все. Пусть цветут все цветы. Москва сейчас – театральная мекка. Если театр – живой, если он про человека, если это – не какая-то надуманная умозрительная история, то такой театр имеет право на существование. Чем театров больше, тем лучше.
У тебя в качестве режиссера два спектакля? “Три Ивана“ и “Заповедник”. Оба спектакля музыкальные. “Заповедник” – история из 80-х. “Иваны” по истории, которая появилась на экране, если память мне не изменяет, в 85-м. Тебе близка та эпоха?
Близко ли то время? Да нет… Это – две разные истории и по каждой надо говорить отдельно. “Три Ивана” – это замечательная драматургия. Понятно, что мы знаем про фильм “После дождичка в четверг”, но изначально это – сказка “Иван-Царевич” Юлия Кима, которая шла по всей стране, а уже потом появился фильм. “Три Ивана” – история, которая у меня никак не связывалась с 80-ыми, застоем и Перестройкой. Я в этом контексте даже не думал. И Гладковская музыка – на все времена! Это – музыка, на которой росли мы, на которой сейчас растут наши дети. “А на небе радуга”… никак не ведет детей в 85-ый год. Единственное, что может напоминать о том времени – несколько раз в спектакле звучит слово “товарищ”. Но это слово, которое было и до советской власти.
Почему решил начать с детских спектаклей?
Детский спектакль… Ну, потому что, во-первых, театру был нужен детский спектакль. Во-вторых, давать молодому человеку, который только начинает в режиссуре, большую сцену и сразу делать взрослый спектакль, это очень опасно (улыбается). Поэтому это была такая проба. Найти и поставить сказку мне предложил художественный руководитель Театра им. Пушкина (Евгений Писарев, прим. ред.). Ну, вот, я выбрал, причем, читая не только сказки 70-80-х годов (смеется).
Долго выбирал?
Долго… Это длилось несколько месяцев. Читал огромное количество сказок. В какой-то момент почти остановился на “Винни-Пухе”, но потом… Вообще, это было прекрасное время, но в итоге все сошлось на “Трех Иванах” .
Как ты считаешь, спектакли, которые смотрели мы в нашем детстве и те, что показывают детям сейчас, они отличаются?
Пф-ф… Ты знаешь, я, честно говоря, так плохо помню, что я смотрел в детстве. Драматический театр у меня появился где-то с седьмого класса, при том что, конечно, меня водили и до этого. А в детстве с мамой очень много ходили на балеты, оперу.
А к этому мы позже перейдем!
Да мне кажется, что сейчас можно попасть на условно плохой детский спектакль и на хороший. И тогда было ровно то же самое. В этом смысле наверное меняются только приемы, меняются темпоритмы спектаклей, но по сути, вряд ли можно сказать, что качество тогда было лучше, а сейчас уровень упал.
По поводу “не помню, что смотрел в детстве”. Моя история аналогична, поскольку все, что досталось моему времени – культпоходы с классом на постановки, которые я сейчас даже не могу вспомнить. Мы ходили потусоваться… На твой взгляд, нужен ли театр в таком разрезе школьникам? Когда смотришь и не можешь через несколько лет вспомнить ничего.
Мне кажется, театр нужен в принципе и это – хорошая инициатива, но дело все в деталях и нюансах. Если подходить к этому таким квадратно-гнездовым способом, когда надо посетить театр, а учитель-то, может быть, и сам не очень хочет этого делать… Тогда – выбрали какую-то постановку, привели детей и все как будто отбывают повинность, тогда все это не нужно. Если к этому подходить творчески, если учитель понимает, что тот или иной спектакль/постановка интересует прежде всего его самого, то остается только заинтересовать детей, сделать так, чтобы спектакль стал интересным и им тоже. Нужно говорить с детьми до спектакля, обсуждать, говорить после, предоставлять какую-то свободу выбора и приучать к театру так же как и к чтению…
Я помню, что где-то в девятом классе нам задали летом прочитать большую часть из романа “Война и Мир”, ничего предварительно не объяснив, не рассказав, не заинтересовав. И несчастная мама говорила мне: “Прочтешь 50 страниц, пойдешь играть в футбол”. И я садился, читал честно эти страницы. В тот момент, когда закрывал книгу, ничего не помнил, не понимал. Такой подход со стороны учителей равен преступлению, когда ребенка так мучают этими обязательными “надо” вместо того, чтобы попытаться по-настоящему заинтересовать. Театр – это точно лучшее место на Земле. При правильном подходе из 30 условных человек в классе один-пять-семь точно в театр вернутся.
Давай про “Заповедник” поговорим. Почему именно он у Довлатова?
После выпуска сказки я искал новый материал для постановки. Искал я, предлагал современную драматургию, мы начинали даже что-то разрабатывать, была и со студентами история. Но как-то все это не выплывало, иногда по производственным причинам – не сходились по времени с артистами, например. Иногда начинали разминать, понимали, что в драматургии есть вещи, которые мы не можем понять, решить, оправдать…
А потом мы встретились с Евгением Александровичем (Писарев, худ.рук. Театра им. Пушкина, прим. ред.) в коридоре театра и он предложил подумать про “Заповедник”, рассказал мне про студентов, которые показывали отрывки из этого произведения на летних просмотрах в театр.
Так что это – продюсерская идея Евгения Александровича! “Заповедник” – это же история вокруг Пушкина. Наша история (улыбается). Не могу сказать, что я сразу загорелся этой идей. С Довлатовым (его произведениями) я давно познакомился и люблю его прозу. В обсуждениях с друзьями как-то промелькивало, может, Довлатова поставить? “Заповедник”? А я его все как-то сторонился, кто только его не ставил. Евгений Александрович сказал: “Ну, посмотри, подумай… Понятно, может быть, не сейчас…” Я перечитал “Заповедник”. Анекдоты, которые для меня были таковыми где-то в 2000-ых, когда я читал “Заповедник” впервые, обрели новые смыслы, и я начал смотреть на них несколько в другом ракурсе, как бы в преломлении времени, в котором мы живем сейчас. И в этих анекдотах появляется сегодняшняя проблема. Когда я для себя это все сформулировал, сказал Писареву: “Да, давайте я этим займусь, я попытаюсь написать инсценировку..”
Пошел в магазин “Москва”, докупил все, чего у меня не было по Довлатову, что-то мне привозили – дарили. Я обложился книгами, читал несколько месяцев… Поехал в Пушкинские горы. Пробыл там пять дней, все посмотрел – посетил. Вернувшись, понял, что надо садиться и писать. За месяц – полтора, может быть, два… первый вариант инсценировки был готов. А, когда уже появилась инсценировка, начали думать, как.. что.. собирать команду, а потом вмешалась пандемия.
По поводу команды, кстати. Почему два состава у спектакля? Для подстраховки?
Тут нет страхующего (второго) состава, несмотря на то, что их два фактически. Они оба абсолютно полноценные, но в период пандемии стало понятно, что выпускать одним составом невозможно. Это – большой спектакль, на нем завязано много людей: не только артисты, но и различные службы, цеха. Мы не могли рисковать, если какой-то человек выпадет на две, а фактически на три недели, мы остановимся… Поэтому нужно было каким-то образом страховаться, так и появилось два состава.
Кто отбирал артистов?
Это долгий процесс. Месяца полтора мы с Евгением Александровичем говорили про разных артистов, обсуждали, как они “рифмуются” друг с другом…Ты приходишь в кабинет художественного руководителя и говоришь: “Мне кажется, должно быть вот так. Что вы по этому поводу думаете?” А он: “Может быть, эдак?” Ты с этим уходишь. Подумаешь, походишь несколько дней. Возвращаешься: “Да, согласен вот с этим предложением, но можем ли мы рассмотреть вот это?”… Словом, это такой пасьянс, который может сложиться, а может нет. И слава Богу, что у нас он сложился. Мы выпустили спектакль без каких-либо серьезных проблем.
Из приглашенных только Павел Баршак?
Из приглашенных, да. Но есть еще дочь Ивана Литвиненко Марфа. Можно ее тоже приглашенной считать (улыбается). Или студенты Школы-Студии не являются пока артистами труппы, так что тоже приглашенные. А так, да, по большому счету, только Паша.
Почему именно он?
(задумывается) Тут многое сошлось… Кажется, Гафт однажды сказал, что роль должна личить артиста, она должна подходить. Вот, Баршака роль Алиханова личит.
В случае с “Заповедником” идут на актера или на режиссера Теплова, как ты считаешь?
Думаю, что не на режиссера. Прежде всего идут на само название “Заповедник”, на Довлатова, и идут именно в Театр Пушкина. Слава богу, что у театра на сегодняшний день сложилось такое реноме, когда понятно что здесь что-то происходит и происходит что-то интересное. В этом сезоне у нас – Крымов, Гришковец, Писарев. Когда такой пул… такие мощные фигуры, зритель понимает, что за этим театром надо следить. Я не равняю себя с этими грандами, поэтому и говорю, что не уверен, что идут смотреть на работу режиссера Теплова (улыбается).
А хотелось бы?
Да, конечно хотелось бы. Чего тут скрывать? Конечно, хотелось бы !
Честно сказано!
Ну, а что? Я понимаю, в какой лиге я сейчас “играю” и хочу “играть” в высшей. Понимаю, что для этого надо совершенствоваться, учиться, работать, выпускать спектакли.
Сложно ли было выпускать “Заповедник” с составом, где есть, например, Майзингер?
С Майзингером у меня интересная история, знаешь почему? Он был артистом Красноярского драматического театра имени Пушкина в то время, когда я начал в него ходить. Я учился в 8-ом, наверное, классе, а Владимир Александрович был молодым артистом, окончившим Красноярский институт. В Красноярском театре в то время служила золотая плеяда актеров. Состав сумасшедший был, бриллианты! И Майзингер – один из них. Я его видел молодым артистом, будучи еще школьником. Потом он уехал в Омск, за Марчелли. Потом за ним же – в Ярославль. Оттуда, наконец, перебрался в Театр Пушкина в Москве. Поэтому, понимаешь, да? К Майзингеру у меня особое отношение. Я очень волновался перед началом работы, но в итоге все прошло хорошо. И, надо сказать, что какого-то отдельного плана по работе с большими артистами (улыбается), с заслуженными артистами у меня не было. В целом, создалась благоприятная атмосфера на репетициях, мы веселились, искали, пробовали.
Сколько выпускался спектакль?
Смотря, от какой даты считать. Если, от того, когда написана инсценировка, то начало работы – июнь 19-го, выпустили в конце 20-го… Почти полтора года прошло. Если от репетиций, то начали мы небольшой блок в феврале 20-го, около месяца репетировали, потом случилась пандемия. Вернулись мы только в августе и начали репетировать. Ну, вот, считай, в декабре выпустили…
С момента прогона для журналистов убрали канкан. Почему?
Канкан… (задумывается) Во второй части спектакля уже хочется выходить в какую-то фантасмагорию, вертикаль… а канкан ведет нас жанрово больше в шутку, это что-то из первого акта. На прогонах смотрел и понимал, что никак не могу найти этот переход и понял, что канкан надо просто убрать. Сейчас переход выглядит как пластическое решение драки. Оно не бытовое, но и не танец. А так… периодически что-то добавляем, убираем. Это – нормальная история для постановки, которая только вышла.
Нынешней версией “Заповедника” ты доволен?
Дорабатывать надо всегда… За спектаклем надо следить, это ведь дело живое. Банальная мысль, но в этом и прелесть театра, что все происходит здесь и сейчас. Садишься в зал и уже ничего не можешь поменять. Сегодня вот так пошло… Так артист вышел, так он настроен, так у него сложился день, о чем-то он думал вчера. И хочется мне сказать: “Так, давай, выйди, пожалуйста, еще раз. Я с тобой сейчас поговорю и будет другой спектакль”. Но это невозможно, спектакль складывается здесь и сейчас, и зависит от множества факторов. Пока я не могу сказать, что сыгран тот “Заповедник”, после которого я бы сказал: “Все, спектакль сложился!”. Бывает, что-то здесь получилось, а второй акт не пошел. Или пошел второй, а в первом были какие-то провисы. То есть, пока не было такого, чтоб был абсолютно доволен. А может и не будет, (улыбается) не знаю.
Давай о кино. В твоей жизни оно присутствует, есть разные роли, но та, по которой тебя помнят – брат Смолина в “Игре”. Как ты думаешь, с чем связан успех ленты у зрителей? 10 лет прошло, кстати…
Загадка для меня. Я шел на кастинг “Игры”, когда у меня была шевелюра в два раза длиннее, чем сейчас, были очки… Представляешь образ?
Я уже где-то в метро еду, читаю: “Парень, который отсидел, выходит из тюрьмы…” и понимаю, что история не про меня. Ну, не возьмут меня никогда, но я уже еду. Приехал, попробовался. Режиссер Лесогоров. Мы оба понимали, что я “не отсюда”. В конце пожали друг другу руки, поблагодарили и разошлись. Я вышел из студии, забыл про пробы и думал, что никогда звонка по этой роли не будет. И раз! Утверждают! (улыбается) Вот так я встретился с Пашей. Мы смеялись во время работы, что мы – троюродные братья и седьмая вода на киселе, потому что понимаешь внешне “сходство”, да?
Почему такой эффект у “Игры”? Черт его… не знаю, не понимаю. Когда мы снимались, не думали, что будет так. До сих пор меня где-то встречают и узнают. Возле “Петровки, 38” недавно остановили : “Здравствуйте, это вы? Я, вот, оперативник, смотрел фильм “Игра””. (смеется)
Пользуешься известностью?
Захожу как-то в магазин, слышу, что продавец сидит за стойкой и смотрит что-то на планшете. Понимаю, что “Игру”. Время где-то 23:20, он как раз серию очередную досмотрел. На меня удивленные глаза поднимает. Я говорю: “У вас пиво купить можно?”. Он: “Вообще нельзя, но тебе – можно!”.
Потом один раз сантехник пришел домой, парень-таджик. Что-то там делает-делает… А, бачок свистел! (улыбается) Он его разбирает и периодически так с улыбкой на меня поглядывает. Я думаю, чему он так радуется? Потом ему уже уходить надо, спрашивает: “А это вы в “Игра”??”. Я говорю: “Я”. Ушел такой счастливый… У Паши до сих пор под каждым постом в Инстаграме спрашивают, когда будет “Игра-3”? Сейчас я понимаю, что лучшее, что я сделал для кинематографа – это Гарик (смеется).
Сниматься в кино начал еще во время учебы?
Да, первая работа была – в “Солдатском декамероне” у Андрея Прошкина. Они меня увидели еще во ВГИКе, приезжали, проводили пробы. Я должен был играть одного из главных героев, а потом ушел из ВГИКа и они меня потеряли, я же только приехал в Москву. Нашли уже потом в Школе-Студии. Начались пробы… поменялась главная артистка в этом фильме. В итоге играть я играл, но не главную роль, а рядового Тимошенко. Это был второй курс, 2004-ый год.
Тебе ближе театр, а не кино, правильно поняла?
Театр, конечно.
А сам поснимать не хотел бы? Вдруг твое?
Знаешь, наверное, хотел бы, это очень интересно. У меня даже был небольшой опыт съемок. Писал сценарий, мы сами все разрабатывали, собрали группу и сделали ленту на 20 минут в итоге. Люди, которые фильм заказывали, остались очень довольны. Но театр… я больше про него знаю. Про кино мало. У меня не было таких больших ролей, что называется, амплитуды роли, чтобы я мог ощутить настоящую работу в кино.
Съемки тем и хороши, что кадр можно повторить несколько раз, а в театре повторить ты ничего не можешь, как сыграл, так и… ?
Аль Пачино же сказал: “И в кино, и в театре актер это – канатоходец, который идет по натянутому канату, только в кино канат лежит на полу”. И это – правда. В театре канат вот прямо сейчас натянули и артист пошел. Упадет – не упадет, изменить ничего не сможем. А в кино… можем переснять, перемонтировать. Поэтому, мне кажется, что с актерской точки зрения театр интереснее, честнее что ли.
Что-то планируешь еще поставить в театре? Инсценировку, может, пишешь?
Договоренностей пока нет. Не пишу, ищу… Не хочу сейчас заниматься инсценировкой, исписался (улыбается) Есть несколько идей, о которых рано говорить. Пока непонятно, где они будут, будут ли в Театре Пушкина… Мне хочется попробовать себя уже не только в “родном доме”, да.. а – выйти условно на улицу и оказаться рядом с какими-то другими людьми, в другой постановочной команде, с людьми, которые меня не так хорошо знают. Проверить себя, понимаешь? Но и дома, в театре Пушкина, надеюсь что-то сделать в следующем сезоне.
“Даже если сейчас плохо, вставай и иди делай” – эта история про тебя?
Мне кажется, что да. Только работа спасает… В любой ситуации надо шевелиться, надо работать. Я выпускал “Заповедник”. Выпустил, а потом – бац, на несколько недель вдруг пауза. И ты в таком состоянии непонимания оказываешься. Не успел еще начать разрабатывать что-то новое, чем-то заинтересоваться… Спектаклей, где ты работаешь как актер, может быть не так много. И ты не можешь себе найти применение. Другой момент, что надо это принять и понять – эта пауза тебе нужна для набора, для того, чтобы что-то посмотреть, что-то почитать… Но, это очень сложно принять. В общем, да, работа спасает.
В пандемию было тяжело?
В пандемию… было нормально потому, что понимал, что остановились все. Если бы ситуация коснулась меня одного, тогда было бы грустно просидеть полгода, а в тот период все оказались в этой ситуации, это стало каким-то приключением. Я чудесно провел время с семьей, мне было чем заняться.
А в некоторых семьях этот период прошел тяжело… Люди бежали, бежали, бежали… а потом оп… и остановились, ну и, наконец, познакомились, прожив много лет вместе…
На тебе никак период простоя не отразился?
Не знаю, я еще не могу это проанализировать, не было времени. Потому что как только нас всех “выпустили”, у меня начался период активной работы, начался “Заповедник”. У меня не было времени сесть подумать, что во мне поменялось. Но явно что-то изменилось во всех нас, какой-то сдвиг произошел, понимаешь…
Спектакль “Три Ивана” – на сайте Театра им. Пушкина
Спектакль “Рыцарь пламенеющего пестика” – на сайте Театра им. Пушкина
Спектакль “Заповедник” – на сайте Театра им. Пушкина
___
Татьяна Абовян
Марина Черпинская
Татьяна Абовян
BrightStories
