В. Алентова, В. Меньшов и Ю. Меньшова на радио "Эхо Москвы"

К.ЛАРИНА: Внимание! Тут наши гости уже пытаются ответить на вопрос. И мы практически уже ответили. И зрители «Сетевизора» уже наверняка этот правильный ответ услышали. 

Мы начинаем программу «Дифирамб».

У нас сегодня, по-моему, впервые столько народу для передачи «Дифирамб», потому что обычно дифирамб мы поём одному человеку. Но сегодня у нас целая семья. Почему бы не пропеть дифирамб семье, тем более, она занимается одним делом вся. 

Итак, в нашей студии: Владимир Меньшов.

Здравствуйте, Владимир Валентинович!

В.МЕНЬШОВ: Здравствуйте.

К.ЛАРИНА: Вера Алентова. Здравствуйте, Вера Валентиновна.

В.АЛЕНТОВА: Здравствуйте.

К.ЛАРИНА: Юлия Меньшова! Здравствуйте, Юлия.

Ю.МЕНЬШОВА: Здравствуйте.

К.ЛАРИНА: Это семья, безусловно, вы это знаете. Но повод замечательный, поскольку впервые эта семья выходит со своим семейным проектом на большую сцену Московского Драматического театра имени Пушкина. 

Что это такое, Юлия?

Ю.МЕНЬШОВА: Я сама по сформулированным интонациям: Как Вы себя ведёте, Юлия? Что Вы себе позволяете? 

К.ЛАРИНА (смеётся): Что случилось?

Ю.МЕНЬШОВА: А ничего не случилось. Я ставлю спектакль, в котором принимают участие…

К.ЛАРИНА: Так скромно?

Ю.МЕНЬШОВА: Так скромно, да, получилось два великих, легендарных артиста. 

Пользуясь, так сказать, семейными связями, я их как-то довольно легко уговорила. Хотя, на самом деле, всё это не совсем так. 

Нужна история возникновения этого спектакля?

К.ЛАРИНА: Ну, во-первых, надо сказать, что это режиссёрский дебют. Это так? 

Ю.МЕНЬШОВА: Да, это режиссёрский дебют. Это так. 

К.ЛАРИНА: Это ещё вдвойне страшнее, да ещё дебют вместе со своими родителями, которые на сцене, да? А Юля в зале сидит за режиссёрским столиком и кричит на них. 

Ю.МЕНЬШОВА: Ну, не всегда.

К.ЛАРИНА: Ну, расскажите. Конечно. Конечно, как возникла идея? И что это, Вы ещё не сказали. 

Ю.МЕНЬШОВА: Это прекрасная пьеса американского автора, которого зовут Альберт Гурней. Называется она «Любовные письма». В новом варианте нашего спектакля она называется: «Любовь. Письма». 

Пьеса возникла, потому что Вера Валентиновна искала пьесу к своему юбилею на протяжении долгого времени искала её, что действительно трудно, надо сказать. Хороший материал найти и как-то соответствующий дате, и соответствующий уровню актёрского мастерства нелегко.

Поиски продолжались, если мне память не изменяет, года два, если не больше. 

Вера Валентиновна почему-то в этот процесс, хотя Вера Валентиновна утверждает, что она и раньше как-то подтягивала к таким процессам нас всех. Но у меня это в памяти не отпечаталось. Может быть, у меня дети были поменьше, и поэтому это меня занимало больше. 

А тут она подключала очень активно к этому вопросу, и давала, в частности, читать самые разные пьесы мне, советуясь. Мол, как думаешь? 

Я читала и говорила: «Нет. Не то, не то, не то!». И вот, среди прочего, наконец, мне была дана на прочтение пьеса вот Альберта Гурнея. Я её прочитала, и она меня просто потрясла. 

Я перезвонила маме и сказала: «Слушай, поиски надо заканчивать – это именно то».

Но надо оговориться, что при этом не шло речи о том, что я буду его режиссёром этого спектакля. Я буду, так сказать,по-дочернему, просто говорила: «Слушай, это фантастическая пьеса. Вот её надо брать, её надо делать. Хотя её невероятно трудно поставить эту пьесу», - говорила я. - Но надо искать режиссёра, и больше не надо искать другого материала, потому что это просто вау, как это прекрасно!». Вот. 

К.ЛАРИНА: Владимир Валентинович так слушает внимательно, как будто в первый раз слышит.

В.МЕНЬШОВ: А я в первый раз это слышу. 

В.АЛЕНТОВА: А это возможно в нашей семье.

К.ЛАРИНА: А как возникла идея партнёра? 

В.МЕНЬШОВ: Нет, сначала, как возникла Юля? Ну-ка, продолжи рассказ, как ты возникла?

Ю.МЕНЬШОВА: Ну вот, оказывается это любопытно не только слушателям, но и моему собственному отцу.

Идея возникла таким образом, как я понимаю, что, может быть, Веру Валентиновну к этому подключить разговору?

К.ЛАРИНА: Нет, ну давайте, рассказывайте.

В.АЛЕНТОВА: Значит, действительно искала долго. Пьеса эта очень понравилась. И мне очень важно было подтверждение того, что. Почему я давала Юле? 

В театр ходят люди разных поколений. Мне бы хотелось, чтобы это было интересно не только нашему поколению, а и более молодому. А, может быть, и ещё более молодому. 

Всегда интересно, когда публика разношёрстная и интересна она всем. Всё гениальное просто, и поэтому найти такую пьесу, которая была бы любопытна всем, трудно. Поэтому, собственно говоря, я Юле давала эти пьесы на прочтение. 

Более того, она идёт во Франции. Её играет Анук Эмме. 

И, когда мы были на гастролях во Франции с «Федрой», со спектаклем «Федра» нашего театра, то пришли наши посольские. Там спектакль был принят на ура. Говорили, что это замечательное, эмоциональное действо. И что, собственно, европейский театр потерял какое-то такое эмоциональное, сейчас очень мозговое воздействие, разве, что – сказали мне,– вот замечательную пьесу играет Анук Эме. 

-Да? - сказала я. Значит, поняла, что это всё-таки имеет…

К.ЛАРИНА: А Вы это смотрели?

В.АЛЕНТОВА: Нет, я не видела, я приехала, буквально отыграв «Федру», и уехала опять в Москву улетела.

Значит, это было вторым подтверждением после Юли, что это, видимо, любопытно и будет интересно зрителю. 

А дальше, чисто тоже так по-дружески и по-дочернему она мне сказала: «Там можно сделать вот такой вариант, можно сделать этакий вариант, можно придумать вот это, можно придумать вот это». И я подумала, что это действительно совершенно замечательно. И, когда я остановлюсь на каком-то режиссёре, я попробую ему всё это передать, хотя это достаточно трудно. Во-первых, потому что всегда нужно уважать мнение того человека, который за это берётся, поэтому у него наверное есть свои какие-то варианты будут, как это сделать. 

Но, тем не менее, так нравилось то, что Юля говорит, и я так была с этим согласна, что я подумала, что как-нибудь деликатно, может быть, я всё-таки сумею не навязать, но заинтересовать режиссёра, который заинтересуется пьесой и мной в главной роли, вот значит. Вот, может быть, ещё вот такими, какими-то вещами, о которых мы с Юлей говорили. 

К.ЛАРИНА: Режиссёр-то вот кто, на самом деле.

В.АЛЕНТОВА: Мы были с Владимиром Валентиновичем на отдыхе и вдруг получаем sms-ку от Юли…

Ю.МЕНЬШОВА: Нет, нет! Это всё-таки не так, потому что на самом деле идея приглашения Владимира Валентиновича на спектакль принадлежала театру, театру Пушкина. Потому что пьеса на двоих, и театр разумно рассуждал, что всё-таки это должен быть равный актёр по мощности. И потом понятно, что есть, всё равно, даже хоть это даже откровенный пиар - ход с одной стороны, с другой стороны, понятно, что люди, прожившие в браке такое количество лет, и, поскольку история любовная, то, наверное, есть смысл как-то им попробовать её осуществлять вместе.

К.ЛАРИНА: Тем более что вместе уже играли, да? И в «Пизанской башне». 

Ю.МЕНЬШОВА: В спектакле, в котором они работали в паре. И очень удачный был спектакль. И замечательно они вместе работали. 

Но это была совершенно не моя идея. Я вообще к этому моменту никак не приникала со своей мыслью относительно режиссуры. Хотя о том, что я хочу попробовать себя в режиссуре, в общем, давно было известно. Мало того, моему этому желанию уже просто прямо-таки не 20 лет. Но я очень этого боялась. Я только какие-то поползновения в себе чувствовала, что мне кажется, я… И я отпрыгивала обратно. Хотя уже и вокруг меня, так сказать, формировался некий такой, не знаю, информационный слой. Снималась ли я в сериале, играла ли я в спектакле, репетировала, но не было случая, чтобы кто-нибудь мне не говорил: «Слушай, а ты не хочешь себя попробовать, потому что у тебя такие там здравые мысли. Ты так вот можешь. Мне кажется, ты там…». Ну, это высказывалось. Я всё равно от этого отпрыгивала, как от какой-то такой, ну жутко пугающей меня мысли, которая и тянет, и страшно. Потому что ну повально актёры идут в режиссуру. И это вообще сейчас, так сказать, нивелируется в понимание профессии. И мне казалось, что я вот сразу попаду в такую ситуацию, в которой вызову на себя такое негативное ощущение оттого, что я этим решила заняться там, и так далее, 

Но эта пьеса совершила чудо, на самом деле, потому что я не могла от неё отделаться. Я просто ею заболела. Я каждый божий день думала про то, что и так можно придумать, Боже мой, и такое здесь есть решение! И вот так здесь можно завернуть! И именно это заставило меня, потому что мама сказала: «Может быть, ты поставишь?». Я сказала: «Категорически нет!». Ещё мне не хватало, мало того, что вот этот стереотип, так ещё давайте семейным делом: Меньшов, Алентова, Меньшова!». 

К.ЛАРИНА: Я слышала, что получается очень красиво пока вот. Не знаю, как там на сцене. 

Ю.МЕНЬШОВА: Я не знаю, папа давно молчит, и меня это мучает. 

К.ЛАРИНА: Да, конечно, забивают женщины, Владимир Валентинович! Ну? Итак, Вам слово!

В.МЕНЬШОВ: Я только с удивлением выслушал все эти откровения, о которых я и не знал. Интриги, которые плелись вокруг этого дела.

Я – артист, которого пригласили работать в этот спектакль.

Ю.МЕНЬШОВА: Ой, ой, ой! И Вы в это верите? 

К.ЛАРИНА: Вы отказывались сначала, наверное? Не отказывались? 

В.МЕНЬШОВ: Насчёт отказываться – кажется, нет. Но принципиально я, ну, как бы надо понимать, что, в самом деле, это юбилейный спектакль. Что, в общем, здесь я, пожалуй, самый подходящий вариант, который может быть, так сказать, партнёром для Веры – это всё сходится.

Но, когда появилась ещё и Юля, да, наверное. Хотя я сейчас гоню от себя мысль: а ведь наверняка будут эти рецензии первые, так сказать, семейное дело. И какие там ещё названия? 

К.ЛАРИНА: Нет, а что здесь плохого? Ну, на самом деле, дело-то семейное. Чего тут говорить? 

В.МЕНЬШОВ: Да, подряд семейный. 

Ю.МЕНЬШОВА: Ну, не об обиде, а вопрос о том, что есть определённые стереотипы. 

В.МЕНЬШОВ: Ну, это работа. Это совсем не идиллическая картинка, такая не пастораль.

К.ЛАРИНА: Я прочитала в каком-то интервью, не знаю, насколько это всерьёз Вы говорили, что будут очень 

испорчены отношения с Юлей: «Я долго-долго ещё буду вспоминать».

В.МЕНЬШОВ: Это я говорил после плохой репетиции. Я говорил, а после хорошей, я думаю, что всё укрепится.

Ну, конечно, никакой пасторали нет. Сошлись трое и…

К.ЛАРИНА: Нет, Вы знаете, это вообще редкий случай. 

Послушайте, мы знаем много актёрских семей и династий, когда есть и дети, и зятья, и внуки, которые занимаются этим делом. 

Но вот тут как-то всё сошлось очень красиво. Я ни одного такого спектакля не знаю, ни одного такого проекта.

Ю.МЕНЬШОВА: Владимир Валентинович пытается донести мысль, что это внешне очень красиво, на самом деле, это никакая не пастораль, потому что то, как мы работаем, это не то, чтобы после плохой репетиции были сказаны слова Владимира Валентиновича, но это абсолютный экстрим! То есть, я себе представляла, что будет тяжело, но что будет настолько тяжело, я думаю, не представлял ни один участник этого процесса. 

К.ЛАРИНА: Вот об этом мы поговорим о творческой кухне. Может быть, какие-нибудь секреты раскроете после Новостей, через несколько минут.

НОВОСТИ

К.ЛАРИНА: Продолжаем нашу программу. Напомню, что сегодня у нас в студии: Вера Алентова, Владимир Меньшов и Юлия Меньшова. 

Мы находимся в состоянии нервозном, мы все, поскольку совсем скоро состоится премьера спектакля «Любовь. Письма», в котором заняты два потрясающих актёра, и в котором дебютирует как режиссёр Юлия Меньшова. 

Вот про творческую кухню мы хотели немножечко поговорить, потому что на самом деле, это очень страшно, потому что режиссёры обычно много курят, ругаются матом, кричат на артистов. Иногда даже кидают в них табуретки, какие-нибудь тяжёлые предметы. Кричат: «Бездарность! Пошёл вон со сцены!».

Ю.МЕНЬШОВА: У нас, к сожалению, я много курю, много ругаюсь про себя матом. А вот остальная часть она происходит со сцены в обратную сторону. 

К.ЛАРИНА (хохочет). 

В.МЕНЬШОВ: Табуретки.

Ю.МЕНЬШОВА: Да, табуретки, бездарность, выйди вон из искусства! И вообще я этого не понимаю. Ты мне не можешь ничего объяснить. Это ужасно всё, чудовищно! И так далее.

В.МЕНЬШОВ: Я должен сказать, что я столкнулся с неожиданным подходом к себе, которого я уже не испытываю в течение, ну, может быть, последних лет 30, а, может быть, даже и больше. Со мною работают. Я, когда ко мне приходит актёр, которого я выбрал, не молодой, а уже опытный актёр, я считаю, что с ним работать не надо. Его надо подправлять вот в эту сторону, в эту сторону. 

И актёр раздражается, когда ты начинаешь ему наседать, рассказывать. Здесь он переживает вот это, понимаешь, вот так сказать. – Все это осталось уже в учебном процессе, когда ты молод. А потом, когда ты набираешь уже вес… 

Юля всерьёз уверена, что она может с меня снять все старые штампы, обновить и сделать новым артистом. Это предмет нашего особого разбирательства в течение всего этого времени. 

Я, честно говоря, понимаю её как молодого режиссёра, я её понимаю. Это мне, к счастью, пришлось начинать в «Розыгрыше», где все были школьники, и поэтому там надо было с ними работать – обезьянничать, показывать им. А они просто обезьянничали, повторяли мои движения. 

Но, например, с Ханаевой работать? Но она сама понимала и ловила. И думаю, что и я тоже ловлю. Но Юля хочет меня совершенно обновить, поэтому работа протекает крайне тяжело в этом смысле, что она меня просто задавила. Она меня загнала в угол, она от меня требует новых показов.

Я не думаю, что я буду новым, в конечном счёте, спектакле, обновлюсь каким-то образом. Это невозможно: есть индивидуальность. Но она с этим смириться не может. Это, честно говоря, хорошо. По большому счёту, хорошо, потому, что у неё есть внутри идеальный спектакль. И она не может смириться, когда мы не совпадаем с этим идеалом.

То, что есть идеальный спектакль, это важно. И есть решение внутри, и придумана эта история. Это важно, и это очень надо поощрять, потому что вообще очень много режиссуры без решений, без умений. И так как-то: текст есть, и вот так немножко развести туда-сюда пошли и вроде случается. Нет! У неё есть это решение. Но оказалось, что это просто мучительно тяжело. Мучительно, не просто, а вот мучительно. Я никак не могу. Ну, Юлька там уже, конечно, есть переживание за то, как она решает, что она предлагает. И всякие встречные предложения натыкаются на довольно резкое неприятие. Она хочет его сделать этот спектакль, я вижу сама, чтобы никто не вмешивался, никто ей не помогал. Вот она должна сама себе выдержать этот экзамен. Доказать, что она имеет право быть режиссёром. 

На мой взгляд, она уже на этом этапе доказала, вот на репетиционном, что режиссёром она может быть, и с очень хорошим потенциалом режиссёром.

Но ещё есть зритель, который вот через два-три дня уже сядет в зале, и мы посмотрим.

К.ЛАРИНА: А в каком сейчас состоянии спектакль по Вашему ощущению? Готов уже для зрителя?

В.МЕНЬШОВ: Ну, как всегда, я не слышал ни одного, чтобы говорили: ну, мы полностью готовы и надо выходить.

Все говорят: Ой, Господи! Ещё бы 10 дней! Недельку, месяц бы ещё поработать, и тогда бы мы уже выдали. Он сырой ещё, якобы. Но там случается этот момент куража, чуда, которые доводятся уже на премьере спектакля, на зрителе доводится. 

Надеюсь, и с нами это произойдёт. 

К.ЛАРИНА: Юля, ну, как Вам артист Владимир Меньшов? 

Ю.МЕНЬШОВА: Ой! Я, во-первых, хочу так немножечко выйти из темы творческой кухни и высказать свою громадную благодарность театру Пушкина, и Жене Писареву лично, потому что…

К.ЛАРИНА: Евгений Писарев – главный режиссёр Театра имени Пушкина.

Ю.МЕНЬШОВА: Да. Потому что, надо сказать, это звучит так: что, значит, мама давала мне пьесу, мы тут, значит, всей семьёй на кухне подумали и решили. И я пришла и стала ставить.

На самом деле, конечно же, без некоторой смелости и мужества, которые проявил Женя, увидев это предложение и сказав на это: «да», потому что, в общем, он имел абсолютное право не довериться. Ну, что такое: хочу я быть режиссёром, мне кажется, я могу, мне кажется, у меня есть решение? Это довольно опасный эксперимент доверять дебютанту, да столь серьёзную дату, да столь сложную пьесу и так далее.

Но вот то, что он имел эту смелость, я ему за это бесконечно благодарна.

Думаю, что, может быть, его в этом смысле поддерживало его когда-то начало. Ему когда-то так же была предоставлена эта возможность внутри Театра Пушкина. И это просто правда. Низкий ему поклон, потому что этого могло бы всего не быть. Потому что недоверие могло быть сильнее любого желания поэкспериментировать.

В.МЕНЬШОВ: Но там ещё и Орлов, конечно, Вячеслав Евгеньевич, который вообще давно хотел, чтобы мы вдвоём играли.

К.ЛАРИНА: Это кто? 

В.АЛЕНТОВА: Это директор этого театра. Да. 

Ю.МЕНЬШОВА: А что касается Владимира Валентиновича, его высказываний, я должна сказать, что я бесконечно радуюсь сидеть вот здесь, по другую сторону стола, и слушать их доброжелательные высказывания, потому что в рамках репетиций, значит, такого тона нет просто по определению. 

К.ЛАРИНА: А Вы показываете, как надо?

Ю.МЕНЬШОВА: Я показываю. Ксюша, здесь проблема не в том, что я, так сказать, недовольна артистом Меньшовым, или, что я хочу сказать ему, что он ужасно играет, или, что я говорю: нет, не так, а так! Вот, смотри, как я! И надо так. И, что я как обезьянку, или сама, как обезьянка скачу и прыгаю, показывая. 

Дело в том, что в этом спектакле довольно сложная форма. Вот так он придумался у меня. И я ничего не могу с ней пописать: ну, она вот такая эта форма! 

А существование внутри такой сложной формы оно обязывает к определённому ну, такому к определённому существованию. Его невозможно взять такой вот органикой, с наскоку, как это в сериалах делается там, и так далее. И даже, когда это в бытовом каком-то спектакле. Это письма, это письма, которые они пишут друг другу. Ну, и как? Давайте мы сейчас забудем о том, что это письма и будем играть их просто диалогом. Это невозможно! Поэтому есть определённая идея, как это играть. Она сложная. 

В.АЛЕНТОВА: Она, правда, сложная. 

К.ЛАРИНА: Синтетически сложная?

Ю.МЕНЬШОВА: Она всяко сложная. Её надо осваивать. 

В.АЛЕНТОВА: Она сложная, так сказать, в том, когда она не должна быть сложной, когда её смотришь.

Ю.МЕНЬШОВА: Да! Именно, для освоения.

В.АЛЕНТОВА: Именно для освоения она сложная, потому что, на самом деле кажется: да это же так просто! Даже по той же «Пизанской башне», про которую Вы сказали, что это такой простой бытовой спектакль. 

Там такое количество было вещей, которое необходимо было запомнить! Нужно было рюмочку поставить именно на это место. Вот так повернуть стул, в эту сторону встать самому. Это очень сложно.

К.ЛАРИНА: Такая партитура очень сложная! Это я про «Пизанскую башню».

В.АЛЕНТОВА: Ну, и здесь такая же примерно история, только она ещё сложнее для нашего просто воплощения. 

В отличие от Владимира Валентиновича, я памятую завет Константина Сергеевича Станиславского, который говорил, что раз в пять лет нужно всё забыть, что ты делал, и попытаться заново открыть глаза, заново родиться. Ты ничего не знаешь. Я встречаюсь с новым…

В.МЕНЬШОВ: Но это надо по отношению к себе, да?

В.АЛЕНТОВА: По отношению к себе, именно, да. 

Ю.МЕНЬШОВА: И Вы, Владимир Валентинович, по отношению к себе это делали?

В.МЕНЬШОВ: Нет, я имею в виду Станиславский. Говорить-то он говорил.

В.АЛЕНТОВА: Я думаю, что он и делал. Именно поэтому не зря такой театр был интересный. 

Встречаясь с новым режиссёром, я всегда, прежде всего, слушаю, что он говорит и пытаюсь, потому что, разумеется, у каждого из нас уже есть какие-то свои штампы, свои наработки, свои привычки. И это ужасно интересно послушать, что говорит человек, который смотрит на мир другими глазами. 

К.ЛАРИНА: Вы ему всегда доверяете?

В.АЛЕНТОВА: Я обязательно доверяю. Обязательно доверяю.

К.ЛАРИНА: А если он дурак?

В.АЛЕНТОВА: Бывает.

К.ЛАРИНА: А чего делаете?

В.АЛЕНТОВА: Тогда катастрофа. Тогда ты понимаешь, что я, поскольку мы сейчас преподаём во ВГИКе, ребятам, то я говорю, что обязательно нужно работать, как играют маленькие дети. Он открыт абсолютно, ребёнок не защищён и открыт. Если ты лошадка, так ты лошадка. Это абсолютная лошадка. 

«Но, если ты вдруг понимаешь, - говорю я ребятам, - что он гребёт не туда, то тогда для этого есть мы, чтобы научить вас, как быть в том случае, когда режиссёр дурак. А это бывает. Тогда нужно выходить самому из обстоятельств.

Должна Вам сказать, что за мою долгую жизнь мне приходилось встречаться с людьми. Я не могу сказать, что они дураки, но это режиссёры, с которыми мы не совпадали, я бы сказала так.

Может быть, если бы это были, у меня даже бывали случаи, когда я отказывалась работать.

К.ЛАРИНА: Именно по этим причинам, когда человек не устроит, да?

В.АЛЕНТОВА: Да, мы не совпадали. Я понимала, что мы не совпадали. Я говорила, что я прошу прощения, но я в этом спектакле принимать участие не буду. Я не скандальный человек, отнюдь. Но я открыта. Я с радостью пробую. Я пробую легко, во все ипостаси бросаюсь, куда мне предлагают, дальше там уже идёт какая-то своя внутренняя работа. И я это очень люблю. Я очень люблю, я люблю форму. Я люблю эксперименты, я люблю, скажем, вот Беккет, которого я играю…

К.ЛАРИНА: Ой, вообще. Я просто на Вас смотрю и вспоминаю этот спектакль «Счастливые дни». Он же идёт?

В.АЛЕНТОВА: Он идёт у нас это уже, вообще пять сезонов мы играем.

К.ЛАРИНА: Это просто актёрский подвиг, вот я не устаю это повторять. Потрясающая работа!

В.АЛЕНТОВА: Это тоже был эксперимент, который мне был любопытен. 

К.ЛАРИНА: И освоила. Она так в нём существует, как будто там всю жизнь жила вот в этом состоянии.

В.АЛЕНТОВА: Это тоже была очень сложная история, но я люблю это делать. Поэтому я с радостью и, конечно, как сказать, с тревогой, потому что тоже беспокоюсь за то, что вот начнётся. У нас вообще критика не очень-то доброжелательная. А уж притом, что мы втроём, то я беспокоюсь за то, что начнут говорить не по делу, а вот знаете, всё на другую тему, всё равно плохо, но как бы…

Ю.МЕНЬШОВА: А я за критику не беспокоюсь совсем, - должна сказать.

В.АЛЕНТОВА: Нет, я не за критику, а за тебя.

Ю.МЕНЬШОВА: А я беспокоюсь за зрителя. Вот клянусь!

Если этот спектакль будет зрителем воспринят, на что я очень рассчитываю, и в моём ощущении это получается. И в моём ощущении это должно достигнуть зрителей. Пробиться к той эмоции, которую бы я хотела, чтобы получилось, то дальше, в общем, всё остальное нипочём. 

Можно сколько угодно рассуждать….

К.ЛАРИНА: Всё равно, неприятно, наверное, когда ругают.

Ю.МЕНЬШОВА: Ну, наверное, это неприятно. Это уже 

какие-то такие личные, ну, как сказать? – Сам с собой, наедине ты можешь там переживать и по этому поводу, но всё равно театр, вот он прекрасен этим, что, так сказать театр, в котором не сидит зритель, это не театр. А как только он набивается зрителем, это сразу становится театром. Зритель – это партнёр полноценный любого театрального действия. Поэтому вот так я думаю. Переживём! 

В.АЛЕНТОВА: Переживём! Нет, конечно, переживём! 

К.ЛАРИНА: Нет, что мы так сразу готовим? Вот они сейчас сидят: ага! Так-так-так! Ну, ну!

Ю.МЕНЬШОВА: Это вы переживаете, а я – нет. 

К.ЛАРИНА: Юль, а что нового узнали теперь вообще-то про профессию режиссёрскую? Ведь по другую сторону баррикад, что называется. Потому что понятно, что, когда ты стоишь на сцене, а перед тобой сиди т человек и бегает по залу нервно, то у тебя есть к нему свои претензии, с вои вопросы, как у актрисы. Да? Ваши вопросы задают режиссёру, да?

Ю.МЕНЬШОВА: Мало я думаю, что я могу сделать каких-то таких выводов. Я думаю, что для того, чтобы вот так теоретизировать на эту тему, мне нужно будет поработать с какими-то другими артистами. Потому что здесь, сейчас различить, что это там моя ошибка, я не знаю, после общения, как у режиссёра. Или это такая острая восприимчивость артистов, потому что они мои родители. Очень трудно. Мне кажется, там где-то надо дипломатить, например, но может быть, я этого не могу сделать, потому что это мои родители.

Или, потому что мою дипломатию легко и быстро раскусывают, потому что мои родители.

И я думаю, что я никогда больше не испытаю такого стресса, если я когда-нибудь ещё возьмусь за постановку, о чём я, честно говоря, мечтаю, или хотела бы это продолжать. Потому что это дико интересно и я нисколько не жалею в принципе о самом шаге. У меня такое ощущение, что я дорвалась до источника, к которому давно надо было уже припасть и, можно сказать, и пить оттуда, потому, что я делаю то, что мне очень нравится. То, в чём я себя чувствую уверенно, несмотря на то, что я это делаю впервые. Но я думаю, что я больше никогда не испытаю такого дикого стресса и такого давления, которое на меня сейчас оказывается. С которым мне тоже приходится смиряться, принимая во внимание те правила игры, в которых мы существуем. 

К.ЛАРИНА: А Вы какие-нибудь советы слушаете? 

Ю.МЕНЬШОВА: Я?

К.ЛАРИНА: Да.

Ю.МЕНЬШОВА: (Тяжело вздыхает). Да понимаете, как? До советов дело не доходит. 

К.ЛАРИНА: Кто-нибудь из зала смотрел уже из близких Вам, не знаю, знакомых, друзей?

Ю.МЕНЬШОВА: Нет, никто не смотрел. Нет, не смотрел. 

Мы всё время бьёмся друг с другом, вот втроём.

В.МЕНЬШОВ: Что неверно. Я бы, честно говоря, давно бы позвал кого-то, с кем бы, кого я уважаю. 

В.АЛЕНТОВА: Вот с третьего числа мы и начнём кого-то звать уже. 

В.МЕНЬШОВ: У меня это просто и так, где-то уже с середины картины я начинаю показывать материал.

К.ЛАРИНА: Чтобы можно было чего-то подкорректировать? Да?

В.МЕНЬШОВ: Я не знаю, почему. Но мне нужно получить подтверждение, что я иду правильным путём. Причём, не на уровне: «Ах! Это потрясающе!». Это как раз мешает. Вот присутствие, смешок где-то, а вот здесь, в этом месте прямо перехватило: ага, ага! Вот здесь каким-то образом это отмечается, так что, я много показываю свои материалы. А то, что у нас не присутствовал ни один…

Ю.МЕНЬШОВА: Я своих приятельниц не зову никого именно, потому, что мне… Я бы тоже, может быть, позвала бы кого-нибудь из моих. Но мне кажется, что как-то я не имею права. Тоже вот, должны артисты почувствовать себя готовыми, и только тогда. Что ж я буду, так сказать, показывать пол их даже работы. Пока ещё происходит момент синтеза, я не делала это из-за этого.

К.ЛАРИНА: Интересно. Это первый спектакль, наверное, который нельзя сыграть для пап, для мам, что называется.

Ю.МЕНЬШОВА: Да. 

К.ЛАРИНА: Это я просто скажу нашим слушателям, что это такой генеральный прогон перед премьерой. Вот такой, он называется «для пап, для мам», да? Когда вот приходят близкие люди. А тут все близкие люди практически задействованы. 

Ю.МЕНЬШОВА: Нет, почему? Есть Гордин, мой муж, который придёт. Которому я, пользуясь случаем, хочу выразить бесконечную благодарность своему супругу, потому что всё это непростое время выпуска спектакля и работы над ним он, во-первых, взял на себя невероятную ношу – заботу о наших двух детях. Потому что я всё-таки довольно много ими занималась, а тут я прямо выпала, и меня нету. 

И он, вообще, не моргнув глазом, и не пошевельнув бровью, взял на себя эту всю нагрузку. 

А, во-вторых, он оказывает мне бесконечную моральную поддержку. Вот просто бесконечную! Я прихожу, я рыдаю, или я не рыдаю, или я говорю: «Ой, Боже мой! Вышли на сцену и всё посыпалось!». И он мне говорит: «Нормально. Это нормально. А потом – сейчас свет будешь ставить – всё посыплется. Это нормально», - говорит он мне. 

И, хотя, собственно, ну, я тоже всё это знаю, и с той стороны, вроде бы. Но то, что я прихожу и могу прижаться к нему и рассказать о своих бедах. И то, что он вот этой моральной поддержкой именно в том, что он абсолютно стабилен и абсолютно уверен во мне. 

Не то, чтобы он говорит: «У тебя получится гениально! Ты можешь!», и так далее. Он, наверное, тоже испытывает сомнения. Я вообще, кстати, не уверена, что, может быть, он будет кусать руки в кровь, и не будет знать, как мне смотреть в глаза после того, как посмотрит спектакль. Потому что у него на меня очень острая реакция. Я вот его смотрю в спектаклях, мне правда нравится. Я с радостью к нему кидаюсь и говорю: «Ой! Гордин, гениально!». Нет, правда, это так. А у него со мной сложнее. Но то, что происходит дома, это абсолютная гавань, пристань, в которую я прихожу, приплываю на своём утлом судёнышке, побитая со всех сторон.

В.МЕНЬШОВ: Да ты к нам заходи!

Ю.МЕНЬШОВА: Да уж!

В.МЕНЬШОВ: После спектакля. (Все смеются). Я тебя покормлю, расскажу. 

Ю.МЕНЬШОВА: Так что, Гордии, спасибо тебе большое! 

К.ЛАРИНА: Слушайте, вот, уже, наверное, завершая наш сегодняшний разговор, как вот обычно становятся писателями люди, которые никогда писателями не были? – Я написала эту книгу, потому что я хотела прочитать такую книгу, а её нет. 

Вот, что сегодня нет в театре, то, что есть в вашем спектакле? Вот чего не хватает в сегодняшнем театре?

Ю.МЕНЬШОВА: Вот знаешь, когда-то папа сформулировал и так ответил на вопрос про «Москва слезам не верит». Он сказал: «Я снял тот фильм, который я сам хотел посмотреть». Как вот я ставлю действительно спектакль, тот, который я хотела бы посмотреть.

Мне кажется, что в нашем театре очень много, ну, не то, чтобы этого нет, я не хочу сказать, что кого-то осуждаю, или что-то…

К.ЛАРИНА: Ну, не хватает, - скажем так. Да?

Ю.МЕНЬШОВА: Но мне кажется, что у нас так много каких-то либо проходных вещей сюжетных, когда важен сюжет. Либо концептуальных вещей, когда важно авторское высказывание. И мало, ну, мне мало, вот такая банальность – душевных историй, когда я могу подключиться сердцем. Не головой, а сердцем. И, когда я вовлекаюсь в историю персонажей таким образом, что это затрагивает меня какой-то частью, что я могу и о себе подумать. Или я могу заплакать, или посмеяться. Но, вот настолько вовлекшись в эту историю, что она потом ещё во мне отзвучит многократно. Вот мне этого в театре не хватает. 

К.ЛАРИНА: А Вам, Владимир Валентинович? 

Я Вас часто вижу на театральных премьерах. Вы смотрите.

В.МЕНЬШОВ: Я смотрю. Я сижу. Но вот сейчас не стоит говорить, что здесь есть, чего нет. Вот то, что Юля говорит, это Лев Николаевич Толстой называл «Энергией заблуждения, которая должна быть у каждого художника». Он должен делать свою работу в уверенности, что он делает нечто, что до него никто никогда не делал. 

В.АЛЕНТОВА: Я так не думаю. 

В.МЕНЬШОВ: Нет, нет! Это здоровая энергия заблуждения, которая владеет Юлей как режиссёром, и это полезно, это нужно. И нужно испытывать, что мы выходим с чем-то, вот именно не концептуально новым, а, может быть, там действительно в пьесе есть какие-то вещи, которые в чтении вдруг ловишь себя на том, что закипают слёзы. Вот это очень важное ощущение. И, если мы его сумеем передать, то это получится.…

К.ЛАРИНА: Вера, а для Вас, что здесь важно?

В.АЛЕНТОВА: Вы знаете, а мне всё нравится. Мне нравятся разные попытки театральные. Я тоже довольно часто хожу в театр.

К.ЛАРИНА: Ну, Вы такая ещё артистка разножанровая, в любом Вы так в неожиданных образах возникаете.

В.АЛЕНТОВА: Мне нравится, когда в зале люди. При том, как мы трудно живём сейчас все, и все люди, как трудно живут, когда я вижу в зале в театральном, или в консерватории, когда полно людей, (я там очень редко бываю, в консерватории), но когда я вижу, как много людей, и как они потом бегут с цветами люди, Вы знаете, меня это потрясает! Мне кажется, что это самое главное. 

К.ЛАРИНА: Мне кажется, публика всё равно, сильно изменилась. Я как частый посетитель театральных спектаклей я иногда в таком ужасе сижу, когда я слушаю, о чём там шепчется народ, когда они следят за сюжетами давно известных пьес. 

Когда я приходила к вам на спектакль «Бешеные деньги», у нас было такое впечатление. Мы с Ирой Петровской сидели, там с нами сидели два мужика. Два мужика каких-то, вот пришли в театр, получить удовольствие – комедия, всё! Они так ржали, но при этом повторяли всё время: «Ну, даёт!, Ну, даёт!». То есть, у меня было такое ощущение, что они просто принимали, как будто бы люди говорили свои собственные слова, что это не является пьесой. 

В.АЛЕНТОВА: Это действительно не так важно. Важно, что они пришли. А, может быть, они придут ещё раз. А, может быть, на третий раз они поймут.

К.ЛАРИНА: Но я согласна. Вот хочу вернуться к тому, что Юля сказала, что очень не хватает каких-то человеческих эмоций в театре. Когда ты можешь там тысячу раз понять и придумать, осмыслить, о чём это, и про что это, и какое там заложено послание авторское. Но при этом, когда у тебя совершенно здесь вот всё пусто, а ты только умозрительно всё воспринимаешь, это, конечно, театр очень сильно обедняет. 

Я вот не помню, когда я последний раз плакала в театре.

Когда в последний раз плакала в театре Юля?

Ю.МЕНЬШОВА: Карбаускаса на пьесе «Ничья длится мгновение». Хотя он очень сдержанный и очень такой холодный режиссёр, и так далее. Но история невероятная. И она его эмоционально пробила. 

К.ЛАРИНА: «Ничья длится мгноваение» - в Российском Академическом Молодёжном театре. 

Это про еврейское гетто в Литве, в Вильнюсе. Там такая история очень драматичная.

Ю.МЕНЬШОВА: Но вот, поскольку он, это, знаете, как? На самом деле, я думаю, что проблема в том, что мы вообще все становимся гораздо более эмоционально закрытыми.

К.ЛАРИНА: Я тоже плакать в театре обожаю! Дайте мне эту возможность!!! 

Ю.МЕНЬШОВА: Приходите! Приходите к нам! Мы Вас упоим слезами!

В.МЕНЬШОВ: Может быть. Неизвестно. 

Ю.МЕНЬШОВА: На самом деле, мы эту цель не ставим совершенно. Я считаю, что должно это происходить, ну, как сказать? – Если происходит, то происходит. 

Я надеюсь, что в этой пьесе ещё громадное количество юмора, и что там есть возможность и похохотать. И это какая-то такая ретроспектива собственной жизни, которую может каждый человек посмотреть. 

К.ЛАРИНА: Ну, что сказать? Ни пуха! 

В.МЕНЬШОВ (шёпотом): К чёрту!

К.ЛАРИНА: Хочу вам сказать в конце, поскольку это дифирамб: я ужасно вас люблю: и Юлю, и Владимира Валентиновича, и Веру – обожаю! Ну, я думаю, что вы сами это знаете, что я вас люблю всех троих и Гордина тоже. Поэтому искренне желаю вам удачи, и буду за вас болеть. И с премьерой вас поздравлю. А пока – ни пуха!

Спасибо.

ГОСТИ: Спасибо.