Чайка. Экран и сцена
Два десятилетия спустя после “Федры”, а именно в 1944-м, ещё военном, году, Таиров поставил – отчасти в концертном исполнении – чеховскую “Чайку” с Алисой Коонен в роли Нины Заречной. В своей “Книге встреч” я в самых общих словах вспоминал этот спектакль, его психологическую предысторию, его эстетическую необычность, не особенно полагаясь на свою память. Теперь же, спустя ещё некоторое время и почти семьдесят лет спустя после премьеры, но прослушав сделанную в 1946 году радиозапись, могу высказаться более конкретно. Этот радиомонтаж, – конечно, памятник ушедшему и, по-видимому, навсегда ушедшему театру. Не только Камерному театру, просуществовавшему три с половиной десятилетия, а драматическому театру вообще, русскому театру первой половины ХХ века. В современном театре так произносить драматургический текст уже не умеют. Либо не считают возможным. Изменилась вся, говоря мейерхольдовским словом, “дикционная” эстетика актерской игры, вся дикционная палитра спектакля. Здесь, в чеховском, но и таировском спектакле, она выпукла и ярка, так что кажется, что какая-то связь с прошлым Камерного театра, с “Бубновым валетом” и московским кубизмом сохраняется, как и память о московской поэтической школе, и не о Брюсове думаешь (переводчике “Федры”), а о Бальмонте – слыша музыкальную окраску интонаций, деликатно подчёркнутое звучание гласных звуков, к некоторому ущербу звуков согласных. Общее впечатление можно свести к двум словам: актёрская речь здесь весьма энергична (почти постоянно под ударением последнее слово реплики) и нескрываемо театральна: играют актёры, профессиональные актёры, из той же семьи, к которой принадлежат их далёкие предшественники из итальянской commedia dell’ arte.
Это создаёт общий стиль исполнения, и это не вполне относится лишь к одной участнице действия – самой Алисе Георгиевне Коонен. Её стиль – индивидуален. Она – другая. Другая – Алиса Коонен, другая – Нина Заречная, её героиня.
“Не то… не то…” – в растерянности и тоске повторяет Заречная–Коонен, пока не находит нужного слова: “актриса”. Актриса, но такая, которой чужда открытая театральность, театральность в манере Аркадиной, ещё одной героини “Чайки”. Есть, оказывается, потаённая театральность, вот открытие Чехова, открытие Таирова, открытие Алисы Георгиевны. Её голос звучит в “Чайке” не совсем так, как звучал в “Федре” или других её знаменитых спектаклях. И тембр, и интонация ничего и ни от чего не защищают, это голос не защищённой души, открытой для удара. Такой смертельный удар она получает в конце эпизода, но остаётся в живых. Такой же смертельный удар, совсем не думая о том, она наносит Треплеву, после чего он расстается с жизнью.
Эта заключительная сцена – абсолютный сценический шедевр, она срежиссирована и сыграна образцово. Все прослежено, все выявлено, ничто не угасло – движение ситуации, её психологический смысл, волнение, которое возникает в первый момент и которое к концу умирает. Звучит музыка – сначала играет рояль, потом играет оркестр, Заречная читает начальные строфы поэтического монолога из треплевской пьесы: “Люди, львы, орлы и куропатки…”, и все это чуть напоминает мелодекламацию – любимый жанр чеховской эпохи, когда под музыку на дачных вечерах читали тургеневские стихотворения в прозе, тем более что тургеневские слова Нина вспоминает. Но как же эта сцена далека от любительских концертов, здесь бродит смерть, и лишь слабеющая и почти гибнущая Заречная-Коонен может не дать себя погубить, не позволит себе погибнуть.
