Кирилл Чернышенко: “Сколько я работаю, столько мне и возвращается”

“Влюбленный Шекспир” – один из спектаклей в репертуаре Театра им. Пушкина, билеты на который раскупаются задолго до показа. Постановка получила “Хрустальную Турандот” за лучшую режиссерскую работу, награждена премией СТД РФ “Гвоздь сезона”, а Евгений Писарев (режиссер спектакля) стал обладателем “Звезды Театрала”. “Шекспира” играют в состав, но чаще на сцене появляется Кирилл Чернышенко – омич, выпускник Школы-студии МХАТ (курс Евгения Писарева), в котором гармонично сочетается “простой парень с района” и романтичный Уилл Шекспир.

Давай с Омска и начнем. Кто родители и у тебя же брат еще есть?

Актерский выродок в семье Чернышенко я один. Папа – начальник отдела продаж. Мама работала начальником отдела кадров, несколько фирм сменила. Оставила в работе всю свою энергию и силы, она очень трепетный человек. Брат, как только получил водительские права, сел за баранку и начал работать в такси.

А разница у вас какая с братом?

На четыре года он меня старше. Илья – водитель от Бога. Сейчас он работает в службе доставки DHL торговым представителем, а начинал с курьера.

Вся семья у тебя в Омске?

Да, вся семья там. Родители думали о переезде в Москву, но уже поздно. Все-таки они большую часть жизни провели в Омске и сейчас уже такой возраст, когда сложно будет справиться с московским ритмом. Когда разговор заходит об этом, я им всегда говорю – лучше поберегите себя.

Листала твои заметки в соцсетях. С детским садом у юного Кирилла не сложилось?

Я его терпеть вообще не мог. Детский сад для меня был тюрьмой. Стабильно раз в три дня меня забирали оттуда с пищевым отравлением. Я был там самым несчастным ребенком. Каждый раз, когда мама приводила меня, переодевала, а потом прощалась, я бежал к большому витринному окну, чтобы смотреть ей вслед. Вот так стоял с крокодильими слезами и шептал: “Мамочка, прощай, я больше никогда тебя не увижу”. А однажды сбежал. Летом мы группой играли на улице и воспитательница дала нам задание перетаскивать песок из кучи у входа в сад в нашу песочницу. Мы по цепочке как на каторге, действительно, таскали этот песок. И там, у входа, я заметил в железном заборе отогнутую решетку, в которую можно пролезть. Я сразу понял, что нужно тикать. Как-то незаметно от воспитательницы умыкнул в эту щель. Хотел вернуться домой сюрпризом. Прыгал и напевал: “А я из садика сбежал, а я из садика сбежал”. Не успел далеко уйти и какая-то бабушка взяла меня за руку и отвела обратно в сад. Там все были в шоке. Потом мне прилетела по заднице тяжелая рука поварихи Лилии Витальевны. На следующий день приходила милиция и разговаривала со мной. Не помню, что я им говорил. Но само ощущение свободы и счастья от побега я запомнил.

Спорт в жизни присутствовал?

Я с пяти лет занимался фигурным катанием. Мама меня привела на лед. Понаблюдали за одной тренировкой. Она мне говорит: “Ну, что, сынок, будешь кататься? Нравится тебе?” Я своим лукавым мозгом думаю, ну, покатаюсь недельку-две… ну, месяц! Потом брошу и пойду как все нормальные пацаны на районе в футбол играть. Но я дал добро и вся эта история продлилась 8 лет.

Фигурное катание было мечтой мамы, как часто бывает. Это она видела себя на льду, мечтала заниматься, но не сложилось, поэтому отдувался я. Маленьким был, не мог отказать, а потом втянулся. Тренировки превратились в хорошую спортивную привычку, да и отвертеться уже возможности не было. Получил кандидата в мастера, не успел защититься и ушел.

Ушел?

Да, когда закурил сигареты и попробовал первую бутылочку пива с друзьями на районе.

Сколько тебе лет было?

Где-то 13-14. Пришел домой, набрался храбрости и сказал: “Мам, это была твоя мечта, а не моя, поэтому все, я больше не буду этим заниматься”. С этого момента начал искать применение себе. В школе учился уже плохо, потому что все время отдавал спорту. Каждое утро в 7 была тренировка. На первый урок в школу приходил с опозданием и сил особо не было. Естественно, вся информация проходила мимо меня. После школы шел домой, обедал и уходил на вторую тренировку, которая длилась до вечера. Возвращался в 9. Какие тут могли быть уроки и учеба?

Может, надо было в спортшколу перевестись? Другой режим и подход.

Брат играл в футбол и учился в спортклассе, где только парни и ни одной девочки. А я ходил в обычный лицей. Упустил большой пласт обучения и очень сильно по учебе отстал. Когда пришло время отказаться от фигурного катания, нырять в знания было уже поздно.

Ну да, тем более в лицее. Сильно нагружали?

Не совсем… Было все так: после детсада родители отвели меня в гимназию, где я сдавал внутренний экзамен и не сдал. Родителям моим сказали, что сын ваш не потянет учебу. Меня отправили в школу, которая прямо напротив моего дома была, в нескольких минутах ходьбы. Там и проучился бок о бок три класса с теми, кто еле-еле тянул школьную программу и кто читал мало слов в минуту, как и я.

Родители, к счастью, всегда хотели для меня лучшего и нашли школу в соседнем районе. Это был лицей, где я и обрел прекрасных одноклассников, с которыми мы по сей день общаемся. Школа не Царскосельская конечно, но неплохая. (улыбается)

В общем, по учебе я отстал… Любви ни к одному педагогу у меня не было. Знаниями особо не отличался, поэтому и учителя ко мне любовью не пылали. Наша система обучения тоже подкачала: всех чешут под одну гребенку, в тебе никто не пытается увидеть индивидуальность.

Я был перспективным спортсменом, а пошел в школьный драматический кружок. Участвовал во всех конкурсах в КВНе, в общем, всегда рвался на сцену. Благодаря мне класс занимал первые места, я за всех отдувался. Слов благодарности от педагогов я никогда не слышал, единственные прозвучали на выпуске после 9-го класса. Классная руководительница сказала: “Кирилл, если бы не ты…”. А так… она все время меня гасила, давила и никакой поблажки не давала, хотя я не дурак, обаятельный и прекрасный парень был (улыбается).

Потом случился колледж…

После 9-го класса, перед экзаменами ГИА, классный руководитель вызвала моих родителей в школу и намекнула им, что сын 10-11 класс не потянет, лучше уходить сейчас. Так случилось, что мне попалась на глаза брошюрка Омского музыкально-педагогического колледжа, куда я и поступил на факультет “Актерское искусство”.

А школы музыкальной у тебя не было?

К сожалению, нет. Мама играла на пианино и очень жалеет, что в свое время не закончила музыкальную школу. Говорит, лучше бы играла детишкам где-нибудь в детском садике и радовалась жизни. Я спрашивал, почему она не настояла, чтобы я пошел учиться играть на скрипке или пианино. Она сказала, что мы с Ильей никакого интереса не проявляли и она подумала, что не надо нам это.

Вернемся к колледжу. Конкурс аттестатов у вас, как положено, был?

В моем школьном аттестате – 20 предметов, 16 из которых – тройки. Есть три четверки: по физкультуре, труду и обществознанию. Пятерка одна – по музыке. Как видишь, мне даже по физ-ре не ставили “отлично”, хотя я был супер-спортивный парень. Объясняли якобы плохим поведением. Ну, как такое может быть? (улыбается)

Сам колледж ужасен. Все в нем безвкусно и отвратительно. Но у меня был прекрасный мастер! Мой первый мастер – Лариса Яковлевна Меерсон. Она училась в Москве, в Щукинском училище, вернулась в Омск и связала свою жизнь с этим городом. Работала в театре драмы, стала мастером курса в колледже. Преподавала лет 15, наверное. В нас воспитывали людей, интеллигентов. Это была такая нафталиновая, старая школа… и это оказалось прекрасно! Колледж во мне воспитал не столько актера, как ремесло, которым я сейчас пользуюсь, сколько привил мне нужные человеческие качества, что очень важно.

Дальше ты поехал поступать во МХАТ?

Поехал… Поехал, причем, за компанию. Понимал, что надо куда-то двигаться. Если бы мои однокурсники не решили податься в Москву, то один я вряд ли бы куда-то рванул, стеснялся. Вот с ними за компанию прыгнул на поезд. Нас было пять человек, никто никуда не поступил кроме меня. Я обошел семь или шесть вузов, не везде успел дойти до конкурса, но меня нигде не скинули: ВГИК, Щепка, Щука, ГИТИС…

А сама история поступления была еще такая интересная. Я же два раза приезжал. Первый тур прошел и улетел защищать диплом в колледже. Потом вернулся на конкурс. Прилетел и первое, что у меня было – второй тур в Щепке, а на следующий день должно было быть прослушивание в Школе-студии МХАТ. Иду в Щепкинское и меня с тура берут сразу на курс, но говорят: “Если ты приносишь оригинал документов и никуда не идешь больше, то все, ты с нами”. Меня такой волной накрыло! Вот, приехал и сразу свою жопу пристроил. Для абитуриента это невероятно! Мандраж у всех и все такое. А тут я понимал, что все, я в Москве, я поступил!

Мне дали время подумать до вечера. Пошел в гостиницу, а жил я тогда в хостеле. Встретил однокурсников, которые метались, поступали, а их никуда не брали. А я так подумал: ну, завтра прослушка во МХАТе, еще есть Щука и ВГИК. Столько вариантов! Чувствовал, не лежит душа у меня к Щепкинскому.

А кто набирал курс?

Бейлис Владимир Михайлович и Иванов Виталий Николаевич.

Подумал, ну, ладно… Сказали принести документы, принесу. Пришел, все отдал. Мне говорят, что остались формальности и я на курсе. Вышел и опять думаю… как-то все складывается не так.

Проходил мимо МХАТа, там как раз шел второй тур. Постоял, посмотрел и подумал – да и черт с тобой! Пошел к себе в хостел.

В конце Арбата тогда жил. На улице 35 градусов жары, лето. Зашел в магазин купить воды. В карманах – старый-старый плеер и кнопочный телефон. И черт меня дернул вытащить наушник. Слышу – звонок. Номер какой-то непонятный. “Здравствуйте, это Кирилл? Это вам из МХАТа звонят. А почему вас сегодня не было у нас на туре?” Я объяснил всю ситуацию с Щепкинским. Сказал, что просили нигде не показываться больше, я и не рискнул. “Ну, и зря не рискнули” – раздалось в трубке и ее повесили. Я как стоял в отделе с водой, так и завис в пространстве в отчаянии. Через минуту-две мне перезвонили и говорят: “Кирилл, мы вас тоже берем. Через сколько вы можете быть у нас?” Я говорю: “Через пять минут”. И с конца Арбата в состоянии аффекта бегом во МХАТ, по жаре…

Взлетел на пятый этаж по лестнице. Открыл дверь. Захожу весь красный… Рубашка еще была такая у меня светло-голубая, аж цвет поменяла. А там все педагоги, комиссия же… Писарев и все-все-все. Мне говорят: “Так, спокойно. Отдышись и прочитай нам свою программу”. Я: “Нет, я готов”, и начал читать. Все прочел, Писарев говорит: “Садись”. Сел напротив и он попросил рассказать, что там с Щепкой произошло. Рассказал все как есть. Писарев: “Ну, слушай… Я допущу тебя до конкурса, а там посмотрим”.

Я понимал, что, если сейчас я решаю остаться в Школе-студии МХАТ, в Щепку меня уже не возьмут как предателя, в другие вузы я вообще уже не успевал. Начал анализировать в голове. А наглый был тогда. Положил ногу на ногу и сказал: “А какие гарантии вы мне даете?” Писарев изменился в лице: “Ну, какие гарантии я тебе могу дать? Тебе надо посмотреться с другими. Иди, думай”.

До вечера думал, рисковать – не рисковать, обстоятельства очень непростые. В итоге забрал оригиналы документов из Щепки. Наплел им что-то про то, что отец против моей учебы у них. В училище, видимо, все поняли, швырнули мне документы.

С какой программой поступал?

Достоевский был, Евтушенко, Крылов, естественно, Анчаров Михаил.

Тебя готовили?

Готовился сам, но, в основном, из того материала, что преподавали в колледже. Когда поступил, понял, что ту актерскую школу надо полностью забыть, отключить и быть таким, какой я есть. По мне было видно, что я пришел откуда-то, уже подготовленным. Про таких говорят – “они из кружка”. Было очень сложно перестроиться, выключить весь свой багаж знаний, который впитал за 4 года, но вроде прокатило. (улыбается). Прошел конкурс, нас зачислили. Я позвонил маме, сказал: “Мама, я студент Школы-студии МХАТ”, и у меня телефон разрядился тут же.

Мама была рада?

Мои родители так скромно всегда радуются. Они никогда не показывают свое состояние, но в душе просто ликуют.

Кстати, взяла меня на курс Евгения Дмитриева. Писареву я не понравился.

Интересно, чем же? Наглостью?

Да, нет… Просто он подумал: «Ну, красивый, высокий, и что?» Во мне ничего Евгений Александрович тогда не увидел. А Дмитриева ему сказала: “Женя, возьми под мою ответственность. Головой ручаюсь, хороший парень”. За что я ей очень благодарен.

Тебе по жизни всегда так фартит? Туда брали, сюда брали…

Не знаю, можно это назвать фартом или чем. Меня по жизни ведут… сопровождают, направляют какие-то необыкновенные женщины. Они являются моим двигателем, теми знаковыми личностями, которые из меня что-то лепят и как-то влияют на мою судьбу, можно так сказать.

Это – мама, твой первый педагог в колледже, Евгения Дмитриева и..?

Ну, и еще женщины есть (улыбается)

А про фарт… Наверное, если меня нигде не скинули при поступлении, это нельзя считать просто везением. Конечно, без фарта ничего не происходит, но на самом деле, сколько ты вложишь труда, столько тебе и вернется. Мне просто никогда ничего не дается. Если я не работаю усердно над чем-то, ничего не происходит.

С “Влюбленным Шекспиром” же как было? В распределении, это когда в театре вывешиваются списки, в которых указывают роли и напротив – фамилии артистов, я был самым последним – охранником мистером Фризом. Рогачев и Чернышенко значились в артистах, причем в состав. Ко мне подошел Писарев и сказал: “Вот, мы сейчас будем репетировать. Ты – на роли охранника, но посматривай, может, когда-нибудь сыграешь… Я так когда-то Хлестакова сыграл, не сразу, но…”

А кому в распределении досталась роль Уилла?

Сначала был Никита Волков (Санкт-Петербург, Театр им. Ленсовета, прим. ред.). Потом он отсеялся, пришел Илья Денискин (“Сатирикон”, прим. ред.). Позже Илья вышел из гонки, на роль Уилла позвали Дмитрия Власкина, а я параллельно наблюдал, как репетируют мою роль.

Твою?

Да, у меня не было сомнений, что Уилл Шекспир – именно моя роль. После слов Писарева я понял, что ее не отпущу, роль будет моей. (улыбается) По вечерам после репетиций, когда все уходили из большого репетиционного зала, я оставался один и с воображаемыми партнерами, стульями-столами проигрывал, репетировал, придумывал.

Ближе к выпуску пошли прогоны на сцене. Уилла играл Власкин. Ему было непросто, поскольку ввелся он за две недели до премьеры, груз на него большой лег и он тоже не особо включился, не понимал, что происходит. Писарев не был доволен, а позже Мите пришлось отпроситься на съемочный день. Сцена по театральным законам не должна простаивать, репетиции должны идти. Писарев мне сказал: “Завтра утром прогон делаешь ты”. С места в карьер меня вот так…

Костюм был?

Был какой-то приблизительный, Митин. Я надел верх от него и джинсы. Сапоги – из подбора, из спектакля “Кот в сапогах”. Так и пошел в прогон. Понимал, что у меня есть один единственный шанс показать все, что я нарепетировал.

Играли на первого зрителя. Я – на адреналине, на безумно горящих глазах, в состоянии аффекта! Понимал же: либо сейчас – либо никогда. Отыграл прогон и после него Писарев сказал: “Премьеру выпускаешь ты”. Поэтому… если бы я не оставался, не работал вечерами, ничего и не случилось. Если бы просто сидел и ждал, что когда-нибудь я сыграю – нет. Актер должен сделать всё, чтобы в один прекрасный момент доказать, что он может, и забрать свое. Надо быть готовым ко всему, у меня по крайней мере так. Сколько я работаю, столько мне и возвращается.

Вернемся к Омску. Одноклассники остались в родном городе?

Нет, много кто перебрался в Москву, мы общаемся. Кто-то в Омске остался. Мы бандой встречаемся или там, или здесь. Ребята приходят на мои спектакли. Все безумно гордятся мной и пишут восторженные отзывы. И я ими горжусь, они очень успешны, у нас прекрасные отношения.

Почему Москву, кстати, выбрал, а не Питер, например?

Меня тянуло само слово – “Москва”. В Питере я ни разу не был до этого, а, когда в нем оказался, он мне ужасно не понравился. Полюбил город только в мае, на съемках, прочувствовал его. А так – Москва, Москва… звучит красиво же? Москва – самый лакомый кусок.

В одном из интервью упоминал про конный спорт. Еще один этап в твоей истории?

Ага, это я пропустил. Мои бабушка с дедушкой по маминой линии – из деревни. Переехали они в поселок с названием Омский, построили дом и их соседями, буквально в ста метрах, оказался конно-спортивный клуб.

Я как-то раз приехал, решился покататься, купил абонемент и… мне крышу снесло. Стал ходить в клуб чаще и в какой-то момент начал практически жить на конюшне. Позже перестал платить за обучение, меня взяли тренером. Параллельно был конюхом, никто мне за это не платил. Спал по три-четыре часа. Вставал в пять утра. 35 голов лошадей кормил. Убирал за ними в денниках. Есть такая болезнь “иппомания”, это когда влюбляешься в лошадей и без них не можешь. Вот со мной это случилось… Я приезжал к бабушке, и жил не у нее, а на конюшне. Раз в сутки заходил перекусить, чтобы ее не обижать.

Деревенская жизнь помимо конюшни тоже кипела, очевидно?

Да… Вокруг были отпетые деревенские ребята, дискотеки. Такой отрыв, первые пьянки… Городских в деревнях же не любят, но за меня были горой.

В общем, занимался-занимался. И в какой-то момент понял, что либо нужно на это все положить жизнь и оставаться жить в деревне, либо не выберусь оттуда никогда. Конники – грубые по природе своей люди и это объяснимо: если ты не будешь доминировать над лошадью, она будет доминировать над тобой. Поэтому на конюшне постоянно стоит трехэтажный мат, а люди сами по себе очень душевные. Вот, был у меня выбор – либо заниматься этим и жить на конюшне, либо искать какие-то другие жизненные пути. У меня остались друзья, у которых перспектива одна: до конца жизни быть конником и конюхом. Я решил сменить вектор. Поступил в колледж, времени ни на что кроме учебы особо не оставалось. Приезжать в поселок стал реже и раз за разом начал отдаляться от всего, что связано с лошадьми.

Обратно не тянет?

Когда к бабушке приезжаю, всегда захожу на конюшню, меня помнят. (улыбается). Конный спорт, вот, пригодился сейчас. Я же конкуром занимался и мечтал, что когда-нибудь снимусь в кино верхом.

Ты про “Елизавету”? Готовился как-то к съемке?

Купил книжку питерского историка, прочел. Мой персонаж (Алексей Шубин) – это реальный человек, невыдуманный. Он – офицер, генерал-поручик, фаворит цесаревны Елизаветы Петровны. Елизавета ему симпатизировала, писала любовные поэмы. Позже вступила на престол Анна Иоанновна и сослала Шубина в Дерптский полк. В Тайной канцелярии, куда его отправили в 1731 году, Алексея подвергли жестоким пыткам. Через год на Камчатке Шубина насильно обвенчали с местной жительницей. Что будет дальше – смотрите на экране. В сценарии история приукрашена, конечно, но суть та же самая.

Сериал скоро выходит?

Скорей всего зимой, будем ждать. История очень симпатичная, мне нравится.

Как думаешь, историческая картина будет иметь такой же успех как и многочисленные драмы?

Историческое всегда привлекает. Это – возможность заглянуть в тот мир. Зрителю нравится прошлое, красивые костюмы. Почему нет?

Вот, отчасти, про прошлое. Говорят, что важно оказаться в правильном месте и в нужное время. С тобой именно так и происходило?

Да. Тут я расскажу про Писарева, потому что не представляю себя у любого другого мастера Школы-студии МХАТ. Когда собирался поступать, не знал, куда иду, выбирал вуз, а не мастера, неуч же. Любовь с Писаревым случилась не сразу. Я не очень понимал, кто он, что он. И Евгений Александрович меня недолюбливал. Позже голова включилась, я нырнул в учебу максимально. Приносил столько этюдов, сколько мог придумать. К концу первого полугодия у меня были этюды во всех разделах. Вот тогда я и начал понимать мастера с полуслова. Он говорил фразу, я мог в голове ее докрутить. Контакт сложился определенный, поэтому да, я оказался на своем месте в нужное время. Мог же проучиться 11 классов в школе и приехать поступать, когда курс набирал Брусникин или Рыжаков. Но это точно не мои Мастерские. Я окончил колледж, прошло нужное количество лет, чтобы мы встретились с Писаревым в этом пространстве.

Вообще к фразе про правильное место и нужное время можно отнести многое. Наверное, все самое лучшее, что со мной происходило, случалось вовремя. Да, частенько я хожу туда, куда не надо ходить, но ничего не бывает просто так.

Давай вернемся к “Шекспиру”. В спектакле ты работаешь с Андреем Кузичевым, который был твоим педагогом.

Ой, это ужасно (смеется). Было так… Когда у меня случился этот счастливый прогон, оставались премьерные спектакли. Я себе дал такую установку, что с Андреем я только на “вы” и по имени-отчеству. Все репетиции так и было. Гоняем какую-то сцену, у меня голова кипит. В какой-то момент мы кидаем друг другу реплики и я перехожу на “ты”. Понял, что возвращаться уже некуда, буксовать времени нет, так и пошло. А вообще было стремно, педагог все-таки. (улыбается) Казалось, будто он меня оценивает, сейчас как скажет что-то. По прошествии времени набрался дерзости, уверенности, и уже можно себе позволить подтрунить над ним. Сейчас он для меня – партнер, коллега, но на это потребовалось, конечно, время.

Сколько уже играете спектакль?

Три года точно.

У тебя же менялась еще партнерша. Виолу играла Тая Вилкова.

Тая – моя партнерша, с которой мы переиграли много любви в студенчестве. Она – опытная актриса, на выпуске “Шекспира” я “держался” за нее. Ее глаза были таким отрезвителем… “Кир, все хорошо”. Если я уставал, или где-то не дотягивал, она брала сцену на себя. Потом Тая ушла в декрет и пришла Лиза Кононова, выпускница Писарева. Она – абсолютно такой же профессионал, с огромным киношным опытом и потрясающими театральными работами. Мы с ней были знакомы еще до того, как она поступила в Школу-студию. Но тут мы встретились на одной сцене, в одном спектакле и у нас случилась магия. Ощущения, когда видишь партнера и все происходит действительно впервые, потрясающие. Возвращаясь к твоему вопросу про женщин, женщины мне попадаются по жизни какие-то невероятные!. Что бы я ни играл, партнерши мне достаются великолепные! Я на них смотрю всегда снизу вверх, как на богинь в плане красоты, мастерства, профессионализма.

Из зала смотришь свои спектакли в состав?

Когда только начинали играть, смотрел очень часто. Причем не столько как играл состав, сколько наблюдал, что происходит на сцене, обращал внимание на то, что не успеваешь заметить во время собственной игры. Когда произносишь какую-то реплику, очень интересно увидеть, что-то условно “из-за спины”, со стороны, увидеть, что происходит в картине в целом. Изнутри очень многое не понятно.

Зрителя ты чувствуешь или наблюдаешь со сцены за реакцией?

Вообще со сцены видно все плохо. Когда полный зал, лиц не разглядишь. Видно, что во-о-он там сидят люди, вот тут их глаза и примерно куда-то туда играем. Когда работали на 25 процентов зала в пандемию, это было ужасно. Мы на сцене, зрители – в шахматном порядке и четко видны лица. Зал получается не одной общей массой, а – тут три человека, там – два. На них смотришь и не можешь не увидеть. Зал разобщенный, нет единения, и на лица смотреть страшно. Играешь, выкладываешься, а они смотрят будто с выражением: “Боже, зачем ты это делаешь? Что вообще происходит?” Это не означает, что зрители не заинтересованы, они просто в одиночестве.

Я, вот, люблю играть для конкретного человека, это включает… Смотришь на него, зал это видит, видит, что ты с кем-то общаешься… И у зрителя тоже возникает ощущение, что можешь сейчас у него что-то спросить, с ним поговорить. Всегда приятно видеть живые глаза здесь и сейчас. Ради этого, кажется, зритель приходит. Чтобы этот телевизор с тобой по настоящему заговорил. (улыбается)

Как ты считаешь, почему театр до сих пор жив?

Потому что он жив! Живое никогда не умрет. У людей есть потребность в живом общении. А театр – единственный вид искусства, который эту потребность удовлетворяет.

Сейчас стало модным уводить театр в онлайн. При таком подходе он перестанет существовать?

Конечно! Для актера важно прямое взаимодействие со зрителем, а не через экран. Мне кажется, что фишка театра – в самом театре. Приходит зритель, садится на свое место в зале, начинается магия. В этой цитадели искусства она активна. На другой площадке – нет. Все эти попытки увести театр в онлайн во время карантина, мне кажется, не увенчались успехом ни у кого. Потому что ниша давно занята кино, блогерами. Все, что происходило онлайн, было очень похоже на художественную самодеятельность.

Тебе ближе классика или допускаешь какие-то модерновые вещи? Бутусов? Крымов?

Крымов. (улыбается) От него не знаешь, что ожидать. Он ведь берет классику и разговаривает с ней, создавая какую-то новую историю. Для меня он непредсказуем. А Бутусов, при всем моем восхищении, уже не кажется мне загадкой. Уже как будто бы иду и знаю, что будет. Знаю, что будет фантастически, но я уже это видел.

А вообще – театр может быть где угодно и каким угодно. Сейчас же очень много площадок, где устраиваются перфомансы. Это могут быть заводы, какие-то промышленные помещения. Видел, в торговом центре спектакль играли! Все зависит от материала и идеи.

Твой идеальный зритель он какой?

Мадридский! Серьезно! Когда мы бываем на гастролях, зрители приходят с жадным желанием: “Дайте нам зрелищ… мы раскусим, посмеемся, все поймем”. Тебя приходят поддержать. Приехали какие-то безумные русские (смеется)

А у нас?

Я очень люблю пятничного зрителя.

Почему?

Гости театра в пятницу и субботу совершенно отличаются от гостей, которые придут во вторник или среду. Будний день – он же рабочий? С работы бегом, все взмыленные, а завтра еще отчет писать… Перед выходными зрители приходят в расслабленном состоянии, совсем с другим настроем. Правда, не всегда это работает именно так и раз на раз не приходится, но зачастую все так и происходит.

Выключаешься быстро после спектакля? Или героя держишь в себе еще долго?

Театр – дело не стабильное. Настроение часто зависит от того, как будет сыгран спектакль. Если в целом он прошел хорошо, это – одна нота. Если не очень, буду долго искать. Это не значит, что я до-о-олго выхожу из образа, нет. Ухожу за кулисы и все, я уже не персонаж, но историю все равно несу домой. Проигрываю в голове: “О, вот этого я не увидел, а здесь думал вообще о другом… Если осталось ощущение, что что-то не доработал, буду дорабатывать, искать пристройку. У всех, это, наверное, по-разному происходит, у меня вот так. Я занимаюсь самокопанием. Лучше всего конечно, уметь в нужное время включаться и выключаться. Для зрителя есть только эти минуты на сцене, которые он видит.

В твоем Шекспире есть ты?

Конечно…

Как в тебе уживаются два разных человека?

Тут такая коллизия… Я вроде бы и вырос в быдло-районе в Омске, но в душе – абсолютный романтик. Мне вся история Шекспировская очень близка. Я, может быть, не столько поэт по жизни, сколько прозаик. Но… Шекспир – гений и надо играть соответственно. Как сыграть гения? Надо им стать. (улыбается) Хотя бы на минуты спектакля… А у меня, как у артиста, как Кирилла, который еще идет свой путь то влево, то вправо, очень много сомнений, неуверенностей своих внутренних, которые часто мешают, когда я выхожу на сцену.

Уилл в себе не сомневается. Хоть у него ничего и не получается (помнишь, с чего начинается пьеса, да?), когда он пытается написать стих и нет вдохновения. Но Шекспир не вешает нос. Он идет дальше, ищет способы. Вот, в моменты, когда у меня что-то не получается в роли, это я. Когда все идет так, как должно быть, когда летишь и не думаешь ни о чем… не думаешь о себе, а думаешь только о задачах, это – Шекспир. В такие моменты все случается.

У вас совсем недавно вышли «Стражи Тадж-Махала». Давай об этом поговорим.

Давай.

Спектакль на двоих сложнее классического, когда можно «прикрыться» кем-то, если сегодня что-то пошло не так?

Конечно. Сложнее этого может быть только моно-спектакль. Полтора часа находиться не прикрытыми на голой сцене, грубо говоря, непросто.

Бабур не может устоять перед искушением и поворачивается лицом к Тадж-Махалу. Ты бы повернулся?

Когда надо что-то выбрать в жизни, я стараюсь поймать импульс. Если он верный, ты его почувствовал, если это происходит здесь и сейчас, то, конечно «поворачиваешься».

Если представить, что ситуация из спектакля реальна. На чьей стороны ты бы был? Того, кто отрубает руки или прижигает?

Я бы все-таки предложил поменяться и сделать 50% одной работы и 50% другой. Конечно, когда попадаешь в такую ситуацию, хочется окунуться в нее полностью. Но, наверное, поменялся бы.

«Стражи» – про мужскую дружбу. В твоей жизни есть люди, которые с тобой многое прошли?

Такие люди есть и таких людей нет. Я себя в этом отношении чувствую одиноким, но это не есть плохо. Я в этом вижу, наоборот, только плюсы и свою независимость. Конечно, есть друзья, с которыми я вырос в Омске, с которыми мы прошли всё и сейчас сквозь годы, когда я уже переехал в Москву, они перестают быть такими людьми, потому что время расставляет всё на свои места. Меньше общаемся, меньше зависим друг от друга, и какая-то вещь стирается, которая отвечает за скорость и реакцию дружбы. А здесь в Москве… нет, не могу назвать каких-то людей, с которыми бы я уже успел пройти огонь и воду. Дружба — это вещь такая… Нет, наверное, таких людей нет. По крайней мере, у меня нет тех, от кого я бы этого ждал. Есть люди, к которым я бы в первую очередь обратился, но ждать, что друг или какой-то человек ради меня готов на всё в моей жизни, я бы никому не пожелал такого.

Предательство — то, чего нельзя простить?

Простить, может быть, нельзя, но понять можно. А, если можно понять, значит, можно и простить. Вот такая сложная схема. Один раз предательство простить, наверное, можно. Когда это повторяется… два и три, всё бессмысленно, надо гнать таких людей долой.

Театр тебе ближе или кино?

Кинотеатр! (улыбается)

Раньше я всегда говорил, что театр для души, а кино – для зарабатывания денег. Это так и есть, спорить бессмысленно. Тот же Саша Петров, который снимается во многих фильмах, работает в театре. На днях играл на нашей площадке “Вишневый сад”. Думаю, что он мог бы запросто отказаться и не выходить, но… он выходит и играет.

Кино и театр – две абсолютно разных профессии, два разных способа существования. Я это понял вот буквально недавно. У меня работ в кино чуть больше десяти. Первые девять я абсолютно не понимал, что происходит. Работал по-театральному, не включался в систему кино почему-то очень долго.

Ты сниматься начал еще, когда был студентом Школы-студии?

Да, на четвертом курсе. Как-то спонтанно…

Вас без проблем отпускали?

У Евгения Александровича такая политика, что он всегда пойдет навстречу, если ты не гнешь пальцы веером и ведешь свой график в соответствии с репертуаром, не нарушаешь репетиционный план. Тогда – пожалуйста, снимайся, театр только в плюсе будет от этого. Тебя узнают, на тебя идут. Чем плохо?

Перебила. Давай вернемся к моменту, когда начал сниматься.

Да, на четвертом курсе я начал активно сниматься. Появилась пара проектов хороших. Относился я к ним довольно безответственно, но на удивление получились они неплохо.

Потом пришел работать в театр, появилась главная роль. Агент изводил меня пробами. На почве моих постоянных репетиций в театре мы начали ссориться. Кино я забросил на какое-то время, пока театром горел. Перерыв со съемками случился практически на два года.

В театре со временем все стало более-менее стабильно, устаканилось. И я вдруг вспомнил о кино: “О, где же оно?” А кино оказалось вообще другой профессией, где нужен иной способ существования, при котором тоже нужно раскрывать, открывать себя заново. Если я про театрального Кирилла что-то знаю, могу выдумать что-то, не боясь, то функция кино-Кирилл у меня немножечко отключается, я про себя киношного практически ничего не знаю. Я не знаю, как я могу сыграть удивление на крупном, среднем плане… Я не знаю, как я должен это сделать. Все приходит с опытом.

В “Елизавете” работал уже осознанно. Оказывается, и процесс мне безумно нравится, и в кино можно делать все то же, что и в театре. Но в кино сложнее найти. В театре ты работаешь здесь и сейчас и ничего нельзя повторить, равно как и на один и тот же спектакль нельзя прийти два раза, он обязательно будет другим. А в кино нельзя брать на себя ответственность только как актер. Надо понимать, как все происходит и видеть процесс с разных ракурсов. Мало быть артистом, мало быть актером. Надо быть сценаристом, режиссером и оператором. Надо уметь все это делать.

То есть нужно еще получать образование?

Нужно не столько образование, сколько достаточно просто об этом задумываться, интересоваться и быть включенным в процесс. Как там у Горького? “Образование – не главное, главное – талант”. Мне сейчас нравится писать. Я увидел, что эту сторону в себе я могу развить. Ходил на лекции “Прямой речи”, купил себе курс. Почему я не могу написать себе что-то и сыграть это в перспективе?

В режиссуру, вот, я лезть не хочу совершенно. Да, у меня режиссерские мозги есть, я это точно знаю. Может быть, когда-то я до этого дозрею. Появится у меня время, а, главное, желание.

У нас в театре часто проходят лаборатории, где актеры могут представить эскизы, наброски какие-то. Все могут попробовать. Многие так делают и это превращается во что-то хорошее. Нельзя ограничиваться чем-то одним, нужно поглощать профессию целиком. Я сейчас это понял и шагаю в нужную сторону.

Шагать в нужную сторону – это хорошо. Осенью часто “равновесие” теряешь?

Я по знаку зодиака Весы. Вот, самое противное, если одна чаша весов перевесила, все.. выйти из этого состояния получается крайне редко. Причиной может послужить что угодно. Кто-то что-то сказал, я принял это очень глубоко и… начинаю себя грузить разными мыслями.

Как справляешься? Адреналин?

Я вообще за экстрим, но ни разу не прыгал с парашютом, например. Ужасно боюсь высоты. Зато нелегально прыгал с тарзанкой под мостом в Омске. Лучший выход из какой-то депрессии или чего-то такого для меня – это спорт. Три раза в неделю у меня стабильно тренировка какая-нибудь. Последний год занимался с тренером в зале. Он гимнаст бывший и у меня был функциональный тренинг. Такой, чтоб семь потов сошло. Это потрясающая штука! Когда занимаешься спортом, у тебя разгружается голова, проблемы вылетают. После тренировки выходишь с другим настроем и во время приходят правильные мысли.

Боксом еще занимаюсь. Понял, что есть у меня пробел в боевых искусствах, да и самому интересно в этот мир погрузиться. Бокс – это же один из красивейших видов спорта и еще один из способов выплеснуть негативные эмоции.

Ты же еще и пишешь?

Да, сейчас анализирую, почему я стал это делать. Был на лекции у Юрия Быкова про то, как написать рассказ. Вот там в самом начале обсуждали, почему вообще люди берутся за лист бумаги и ручку. В списке – несколько пунктов и одним из них значится замена похода к психологу. Когда ты что-то пишешь, на бумаге формулируешь свои проблемные зоны. Написав что-то на чистом листе, ты освобождаешься от этого. Либо прорабатываешь ситуацию, посмотрев на проблему со стороны и понимаешь, как к этому относиться.

Помогает?

Я не ставлю себе таких задач, что нужно что-то конкретное проработать или от чего-то избавиться. Просто пишу.

Некоторые спасаются обществом друзей. А ты?

Я – одиночка. Люблю побыть один, хотя это опасно… Но остаться в одиночестве иногда – это самый лучший способ. А так-то я с кошкой живу.

Станиславский говорил: “Опирайтесь на опыт”, Чехов: “Опирайтесь на опыт и воображение”. На что опираешься ты?

“Над вымыслом слезами обольюсь…” (А. С. Пушкин, прим. ред.) Фантазия – прекрасная вещь. Она – ключ к нашему ремеслу, мне кажется. Опыт – это всегда хорошо, но одним им ты зрителя не накормишь. Это я говорю лично о себе. У кого-то как раз наоборот. Даже не знаю что лучше.

Одна из главных вещей в работе режиссера – умение объединять. В работе актера ?

Умение слушать и слышать режиссера, а потом – делать по своему.

Про режиссеров часто говорят, что они – диктаторы. Без диктатуры в команде не будет ничего. Писарев – он какой?

Диктатор – плохое слово, мне оно не нравится. Евгений Александрович – капитан, за которым все идут. Его все очень внимательно слушают и с ним соглашаются, но такого, чтобы он ставил в процессе репетиций условия, что будет только так и никак иначе, нет.

Мне кажется, если режиссер обладает несомненным талантом, опытом, заразительностью, обаянием и уверенностью, то за ним непременно пойдут артисты. Я, как актер, больше всего ценю взаимотворчество. Если режиссер способен выслушать мое предложение, мою идею и прийти к общему знаменателю, это самый кайф.

Что для тебя важнее коммерческий успех проекта, признание зрителя или самовыражение?

Правильнее ответить – самовыражение, но я скажу – успех у зрителей, потому что, как говорил Олег Павлович Табаков: “Если не успех – без меня”. Артист обязан быть успешным.

А вообще, самовыражаться, конечно, можно по-разному… Можно самовыразиться так, что ни один зритель больше в театр не придет. И не будет ни коммерческого успеха, ни тем более признания зрителя. Если речь идет о спектакле, где занята группа лиц, то думать лишь только о самовыражении, мне кажется, неправильно. Если бы дело касалось музыканта, тогда да, другой разговор. Ему важно самовыразиться и на все остальное класть… Но в театре от многих вещей зависишь не один ты. Это – дело коллективное. Поэтому для театрального актера самолюбие – это что-то из разряда больных вещей.