Островский в реалиях соцсетей: «Красавец мужчина» в Театре им. А.С. Пушкина

В мире пьес Александра Островского живет более семисот действующих лиц. Каскад психологических оттенков, повседневных иллюстраций, самобытных речевых оборотов создает богатую галерею портретов и оригинальных сюжетов. Сложно отыскать театр в России, где бы в афише не значились пьесы Островского: хлесткие, остроумные, одновременно смешные и горькие, дидактические и трогательные.

Комедия «Красавец мужчина» не имела большого успеха при жизни автора и ставилась нечасто. Сегодня к этому материалу решили обратиться в Театре им. А.С. Пушкина, адаптировав текст под современные реалии соцсетей. Режиссер Данил Чащин переносит действие из летнего сада, залов и «прилично меблированных» гостиных в модный клуб, где главным украшением выступает огромная статуя Давида авторства Микеланджело. Символ свободолюбия и борьбы за независимость ― немой свидетель баталий, но вместо схватки с великаном Голиафом главного героя ждет фиаско в денежном марафоне.

Спектакль разворачивается как ироничная комедия, зрителям предлагается выйти на простор эстетизированной абстракции. Благодаря этому классический сюжет должен восприниматься как часть большого временного потока, в водовороте которого пороки и слабости человека неизменны. Отличие только в том, что сегодня герои Островского делают селфи, снимают друг друга в сторис, следят за количеством лайков и стараются быть в тренде.

Аполлон Евгеньич Окоемов (Дмитрий Власкин), промотав состояние своей кроткой супруги Зои, решает поправить дела и жениться на другой. Однако для этого нужно уличить жену в неверности. В версии Данила Чащина нет положительных персонажей, всех уравнивает какая-то дурманящая легкомысленность. Даже Зоя (Анастасия Лебедева) ― оплот нравственности и чистоты ― манерничает, балансируя на высоких каблуках. Одной из ключевых сцен становится ее попытка соблазнить Олешунина (Сергей Миллер). В маске зайчика Playboy Зоя набрасывается на него, позируя перед камерой. Факт измены зафиксирован, но поможет ли это Аполлону Евгеньичу?

Богатый барин Лотохин (Владимир Майзингер) и Сосипатра Семеновна (Ирина Бякова) решают заступиться за обманутую женщину и наказать афериста. Островский описывает Сосипатру как пожилую даму, «одевается она богато и оригинально, ведет себя самостоятельно и совершенно свободно, не стесняясь приличиями». Ирина Бякова и Владимир Майзингер составили чудесный тандем, живой, вдумчивый, обаятельный. Наверняка запомнятся зрителю герои Веры Воронковой и Андрея Заводюка. Эксцентричная Аполлинария плавно дефилирует словно по подиуму, а Лупачев, «очень широко живущий и бросающий деньги», пританцовывает в такт музыкальным трекам, зажимая в объятиях героинь Веры Арсич и Виктории Сериковой.

В гротескную интермедию превращается сцена разыгрывания красавца-мужчины: на двух костылях, с устрашающим оскалом, в черном платье с удлиненным шлейфом дама-кентавр, похожая на гостью из преисподней, выводит на чистую воду Окаемова. Героиня Анастасии Паниной из красавицы в эффектном наряде перевоплощается в карикатуру, вызывая в зрительном зале смех. Маскарадность присутствует в каждом образе: гусарские пиджаки и цилиндры Пьера и Жоржа (Сергей Кудряшов и Владимир Зиберев), вечернее платье с расшитым подолом Аполлинарии (Вера Воронкова), костюм в горошек Олешунина (Сергей Миллер), модная в недавнем прошлом синяя шубка Сосипатры (Ирина Бякова).

Художник Даниил Ахмедов и художник по свету Тарас Михалевский не боятся перегрузить пространство визуальными акцентами: подсветка костылей и статуи Давида, видеопроекция на заднем фоне, гламурные сердечки-подушки, мягкие игрушки, будто заимствованные из спальни богатой дивы. Антураж настраивает на легкое восприятие сюжета, который существенно переработан, а из текста изъято множество реплик.

«Любить мужчину только за красоту я уже считаю безнравственным», ― весь пафос финального монолога режиссер обнуляет. Вместо этого Зоя выходит на авансцену и хладнокровно, пародируя современных блогеров, просит ставить лайки. Все герои собираются у статуи, их осыпает фейерверк конфетти, а светящаяся рамка будто намекает: все, что вы видите, ― лишь имитация хэппи энда, ярмарка тщеславия продолжается.